Page 4 - Роковые яйца

пальцами вечно воспаленные веки и, присев на табурет, заглянул в микроскоп, пальцы он
наложил на кремальеру и уже собирался двинуть винт, но не двинул. Правым глазом видел
Персиков мутноватый белый диск и в нем смутных бледных амеб, а посредине диска сидел
цветной завиток, похожий на женский локон. Этот завиток и сам Персиков, и сотни его
учеников видели очень много раз, и никто не интересовался им, да и незачем было. Цветной
пучочек света лишь мешал наблюдению и показывал, что препарат не в фокусе. Поэтому его
безжалостно стирали одним поворотом винта, освещая поле ровным белым светом. Длинные
пальцы зоолога уже вплотную легли на нарезку винта и вдруг дрогнули и слезли. Причиной
этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой.
Не бездарная посредственность на горе республике сидела у микроскопа. Нет, сидел
профессор Персиков! Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу. Минут пять
в каменном молчании высшее существо наблюдало низшее, мучая и напрягая глаз над
стоящим вне фокуса препаратом. Кругом все молчало. Панкрат заснул уже в своей комнате в
вестибюле, и один только раз в отдалении музыкально и нежно прозвенели стекла в шкапах
— это Иванов, уходя, запер свой кабинет. За ним простонала входная дверь. Потом уже
послышался голос профессора. У кого он спросил — неизвестно.
— Что такое? Ничего не понимаю...
Запоздалый грузовик прошел по улице Герцена, колыхнув старые стены института.
Плоская стеклянная чашечка с пинцетами звякнула на столе. Профессор побледнел и занес
руки над микроскопом, так, словно мать над дитятей, которому угрожает опасность. Теперь
не могло быть и речи о том, чтобы Персиков двинул винт, о нет, он боялся уже, чтобы какая-
нибудь посторонняя сила не вытолкнула из поля зрения того, что он увидал.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института,
когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими
пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в кабинете ожила мудрая
ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись
в паркет слезящимися глазами:
— Но как же это так? Ведь это же чудовищно!.. Это чудовищно, господа, — повторил
он, обращаясь к жабам в террарии, но жабы спали и ничего ему не ответили.
Он помолчал, потом подошел к выключателю, поднял шторы, потушил все огни и
заглянул в микроскоп. Лицо его стало напряженным, он сдвинул кустоватые желтые брови.
— Угу, угу, — пробурчал он, — пропал. Понимаю. По-о-нимаю, — протянул он,
сумасшедше и вдохновенно глядя на погасший шар над головой, — это просто.
И он вновь опустил шипящие шторы и вновь зажег шар. Заглянул в микроскоп,
радостно и как бы хищно осклабился.
— Я его поймаю, — торжественно и важно сказал он, поднимая палец кверху, —
поймаю. Может быть, и от солнца.
Опять шторы взвились. Солнце теперь было налицо. Вот оно залило стены института и
косяком легло на торцах Герцена. Профессор смотрел в окно, соображая, где будет солнце
днем. Он то отходил, то приближался, легонько пританцовывая, и наконец животом лег на
подоконник.
Приступил к важной и таинственной работе. Стеклянным колпаком накрыл микроскоп.
На синеватом пламени горелки расплавил кусок сургуча и края колокола припечатал к столу,
а на сургучных пятнах оттиснул свой большой палец. Газ потушил, вышел и дверь кабинета
запер на английский замок.
Полусвет был в коридорах института. Профессор добрался до комнаты Панкрата и
долго и безуспешно стучал в нее. Наконец за дверью послышалось урчанье как бы цепного
пса, харканье и мычанье, и Панкрат в полосатых подштанниках, с завязками на щиколотках,
предстал в светлом пятне. Глаза его дико уставились на ученого, он еще легонько подвывал
со сна.
— Панкрат, — сказал профессор, глядя на него поверх очков, — извини, что я тебя
разбудил. Вот что, друг, в мой кабинет завтра утром не ходить. Я там работу оставил,