Page 4 - Похождения бравого солдата Швейка

одиночку. И два дня я, как Лазарь, лежал связанный «козлом». На военной службе должна
быть дисциплина — без неё никто бы и пальцем для дела не пошевельнул. Наш обер-
лейтенант Маковец всегда говорил: «Дисциплина, болваны, необходима. Не будь
дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки
безмозглые, людей сделает!» Ну, разве это не так? Вообразите себе сквер, скажем, на
Карловой площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины.
Это меня ужасно пугает.
— Всё это сербы наделали, в Сараеве-то, — старался направить разговор Бретшнейдер.
— Ошибаетесь, — ответил Швейк. — Это всё турки натворили. Из-за Боснии и
Герцеговины.
И Швейк изложил свой взгляд на внешнюю политику Австрии на Балканах: турки
проиграли в тысяча девятьсот двенадцатом году войну с Сербией, Болгарией и Грецией; они
хотели, чтобы Австрия им помогала, а когда этот номер у них не прошёл — застрелили
Фердинанда.
— Ты турок любишь? — обратился Швейк к трактирщику Паливцу. — Этих
нехристей? Ведь нет?
— Посетитель как посетитель, — сказал Паливец, хоть бы и турок. Нам, трактирщикам,
до политики никакого дела нет. Заплати за пиво, сиди себе в трактире и болтай что в голову
взбредёт — вот моё правило. Кто бы ни прикончил нашего Фердинанда, серб или турок,
католик или магометанин, анархист или младочех, — мне всё равно.
— Хорошо, уважаемый, — промолвил Бретшнейдер, опять начиная терять надежду,
что кто-нибудь из двух попадётся. — Но сознайтесь, что это большая потеря для Австрии.
Вместо трактирщика ответил Швейк:
— Конечно, потеря, спору нет. Ужасная потеря. Фердинанда не заменишь каким-
нибудь болваном. Но он должен был быть потолще.
— Что вы хотите этим сказать? — оживился Бретшнейдер.
— Что хочу сказать? — с охотой ответил Швейк. — Вот что. Если бы он был толще, то
его уж давно бы хватил кондрашка, ещё когда он в Конопиште гонялся за старухами,
которые у него в имении собирали хворост и грибы. Будь он толще, ему бы не пришлось
умереть такой позорной смертью. Ведь подумать только — дядя государя императора, а его
пристрелили! Это же позор, об этом трубят все газеты! Несколько лет назад у нас в
Будейовицах на базаре случилась небольшая ссора: проткнули там одного торговца скотом,
некоего Бржетислава Людвика. А у него был сын Богуслав, — так тот, бывало, куда ни
придёт продавать поросят, никто у него ничего не покупает. Каждый, бывало, говорил себе:
«Это сын того, которого проткнули на базаре. Тоже небось порядочный жулик!» В конце
концов довели парня до того, что он прыгнул в Крумлове с моста во Влтаву, потом пришлось
его оттуда вытаскивать, пришлось воскрешать, воду из него выкачивать… И всё же он помер
на руках у доктора, после того как тот ему впрыснул чего-то.
— Странное, однако, сравнение, — многозначительно произнёс Бретшнейдер. —
Сначала говорите о Фердинанде, а потом о торговце скотом.
— А какое тут сравнение, — возразил Швейк. — Боже сохрани, чтобы я вздумал кого-
нибудь с кем-нибудь сравнивать! Вон пан Паливец меня знает, верно ведь, что я никогда
никого ни с кем не сравнивал? Я бы только не хотел быть в шкуре вдовы эрцгерцога. Что ей
теперь делать? Дети осиротели, имение в Конопиште без хозяина. Выходить за второго
эрцгерцога? Что толку? Поедет опять с ним в Сараево и второй раз овдовеет… Вот,
например, в Зливе, близ Глубокой, несколько лет тому назад жил один лесник с этакой
безобразной фамилией — Пиндюр. Застрелили его браконьеры, и осталась после него вдова
с двумя детьми. Через год она вышла замуж опять за лесника, Пепика Шалловица из
Мыловар, ну и того тоже как-то раз прихлопнули. Вышла она в третий раз опять за лесника и
говорит: «Бог троицу любит. Если уж теперь не повезёт, не знаю, что и делать». Понятно, и
этого застрелили, а у неё уже от этих лесников круглым счётом было шестеро детей. Пошла
она в канцелярию самого князя, в Глубокую, и плакалась там, какое с этими лесниками