Page 77 - Сказки об Италии

А кто подобрей, из тех, что более внимательно присматриваются друг ко другу, — те
говорят иначе:
— Пепе будет нашим поэтом…
Пасквалино же, столяр, старик с головою, отлитой из серебра, и лицом, точно с древней
римской монеты, мудрый и всеми почитаемый Пасквалино говорит свое:
— Дети будут лучше нас, и жить им будет лучше!
Очень многие верят ему.

XXVII

В безлунную ночь страстной субботы по окраинам города, в узких щелях улиц
медленно ходит женщина в черном плаще, лицо ее прикрыто капюшоном и не видно,
обильные складки широкого плаща делают ее огромной, идет она молча и кажется немым
воплощением неисчерпаемой скорби.
За нею столь же медленно, тесной кучей — точно одно тело — плывут музыканты, —
медные трубы жутко вытянуты вперед, просительно подняты к темному небу и рычат,
вздыхают; гнусаво, точно невыспавшиеся монахи, поют кларнеты, и, словно старый алой
патер, гудит фагот; мстительно жалуется корнет-а-пистон, ему безнадежно вторят валторны,
печально молится баритон, и, охая, глухо гудит большой барабан, отбивая такт угрюмого
марша, а вместе с дробной, сухой трелью маленького сливается шорох сотен ног по камням.
Тускло блестит медь желтым, мертвым огнем, люди, опоясанные ею, кажутся
чудовищно странными; инструменты из дерева торчат, как хоботы, — группа музыкантов,
точно голова огромного черного змея, чье тело тяжко и черно влачится в тесных улицах
среди серых стен.
Иногда это странное шествие ночью последних страданий Христа — изливается на
маленькую площадь неправильных очертаний, — эти площади, точно дыры, протертые
временем в каменной одежде города, — потом снова всё втиснуто в щель улицы, как бы
стремясь раздвинуть ее, и не один час этот мрачный змей, каждое кольцо которого — живое
тело человека, ползает по городу, накрытому молчаливым небом, вслед за женщиной,
возбуждающей странные догадки.
Немая и черная, словно окована непобедимой печалью, она что-то ищет в ночи, уводя
воображение глубоко во тьму древних верований, напоминая Изиду, потерявшую
брата-мужа, растерзанного злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее непонятной фигуры
исходит черное сияние, облекая всё жутким мраком давно пережитого и воскресшего в эту
ночь, чтобы пробудить мысль о близости человека к прошлому.
Траурная музыка гулко бьет в окна домов, вздрагивают стекла, люди негромко говорят
о чем-то, но все звуки стираются глухим шарканьем тысяч ног о камни мостовой, — тверды
камни под ногами, а земля кажется непрочной, тесно на ней, густо пахнет человеком, и
невольно смотришь вверх, где в туманном небе неярко блестят звезды.
Но — вот вдали, на высокой стене, на черных квадратах окон вспыхнуло отражение
красного огня, вспыхнуло, исчезло, загорелось снова, и по толпе весенним вздохом леса
пронесся подавленный шёпот:
— Идут, идут…
Там, впереди, родился и начал жить, возрастая, другой шум — более светлый, там всё
ярче разгорается огонь; эта женщина пошла вперед как будто быстрее, и толпа оживленнее
хлынула за нею, даже музыка как будто на секунду потеряла темп — смялись, спутались
звуки, и смешно высоко свистнула, заторопившись, флейта, вызвав негромкий смех.
И тотчас же, как-то вдруг, по-сказочному неожиданно — пред глазами развернулась
небольшая площадь, а среди нее, в свете факелов и бенгальских огней, две фигуры: одна — в
белых длинных одеждах, светловолосая, знакомая фигура Христа, другая — в голубом
хитоне — Иоанн, любимый ученик Иисуса, а вокруг них темные люди с огнями в руках, на
их лицах южан какая-то одна, всем общая улыбка великой радости, которую они сами