Page 72 - Сказки об Италии

— Это — сказки, это — ложь! Ничего страшного я не сделал…
Его карие глаза смотрят из-под густых бровей невесело, насмешливо; голос у него
тяжелый, сиплый, речь медленна и неохотна. Шляпа, волосатое разбойничье лицо, большие
руки и весь костюм синего сукна обрызганы белой каменной мукою, — очевидно, это он
сверлит в скале скважины для зарядов.
Трое товарищей слушают его внимательно, не перебивая, но поочередно заглядывают в
глаза ему, как бы говоря:
«Продолжай…»
Он рассказывает, двигая седыми бровями:
— Этот человек — его звали Андреа Грассо — пришел к нам в деревню ночью, как
вор; он был одет нищим, шляпа одного цвета с сапогами и такая я e рваная. Он был жаден,
бесстыден и жесток. Через семь лет старики наши первые снимали перед ним шляпы, а он им
едва кивал головою. И все, на сорок миль вокруг, были в долгах у него.
— Такие люди есть, — сказал колченогий, вздохнув и качая головой.
Рассказчик взглянул на него, насмешливо спросив:
— Встречал?
Старик молча махнул рукою, бритые усмехнулись оба, как один, горбоносый выпил
вина и продолжал, следя за полетом сокола в синем небе:
— Мне было тринадцать лет, когда он нанял меня, вместе с другими, носить камень на
постройку его дома. Он обращался с нами более безжалостно, чем с животными, и когда мой
товарищ, Лукино, сказал ему это, он ответил ему: «Осел — мой, ты — чужой мне, почему я
должен жалеть тебя?» Эти слова ударили меня в сердце, я стал смотреть на него более
внимательно. Он со всеми обращался нагло и цинично — старик, женщина, ему всё равно,
вижу я. А когда почтенные люди говорили ему, что это плохо, он возражал, смеясь в глаза
им: «Когда я был беден, меня тоже не жалели». Он водил дружбу с попами, с карабинерами,
полицией; остальные люди видели его только в дни горькой своей нужды, когда он мог
делать с ними всё, что хотел.
— Такие люди есть, — повторил колченогий тихонько, и все трое сочувственно
взглянули на него; один бритый молча протянул ему бутылку вина, старик взял ее,
посмотрел на свет и сказал, перед тем как выпить:
— Пью за святое сердце мадонны!
— Он часто говаривал: «Всегда бедняки работали на богатых и глупые на умных, так и
должно быть всегда».
Рассказчик усмехнулся, протянув руку к бутылке, — она была пуста. Он небрежно
отбросил ее на камни, где валялись молотки, кирки и темной змеей вытянулся кусок
бикфордова шнура.
— Мне, молодому тогда, и товарищам моим было особенно обидно слышать эти слова:
они убивали наши надежды, наше желание лучшей жизни. Вот однажды я и Лукино, друг
мой, встретив его вечером в поле, когда он, не спеша, ехал куда-то верхом, сказали ему
вежливо, но внушительно: «Мы просим вас быть добрее к людям».
Бритые расхохотались, тихонько усмехнулся и кривой, а рассказчик шумно вздохнул.
— Да, конечно, глупо! Но молодость честна. Молодость верит в силу слова. Я скажу:
молодость — это совесть всей жизни…
— Что ж он? — спросил старик.
— Он закричал нам, довольно храбро: «Пустите лошадь, разбойники!» И, вынув
пистолет, показывал то одному, то другому. Мы сказали: «Вам, Грассо, нечего бояться нас,
не на что сердиться, мы советуем вам, и только!»
— Это хорошо! — сказал один бритый, другой согласно наклонил голову; колченогий,
плотно поджав губы, стал рассматривать камень, щупая его кривыми пальцами.
Они кончили есть. Один сбивал тонким прутом стеклянные капли воды со стеблей
трав, другой, следя за ним, чистил зубы сухой былинкой. Становится всё более сухо и жарко.
Быстро тают короткие тени полудня. Тихо плещет море, медленно течет серьезный рассказ: