Page 73 - Сказки об Италии

— Эта встреча плохо отозвалась на судьбе Лукино, — его отец и дядя были
должниками Грассо. Бедняга Лукино похудел, сжал зубы, и глаза у него не те, что нравились
девушкам. «Эх, — сказал он мне однажды, — плохо сделали мы с тобой. Слова ничего не
стоят, когда говоришь их волку!» Я подумал: «Лукино может убить». Было жалко парня и
его добрую семью. А я — одинокий, бедный человек. Тогда только что померла моя мать.
Горбоносый камнелом расправил усы и бороду белыми, в известке, руками, — на
указательном пальце его левой руки светлый серебряный перстень, очень тяжелый, должно
быть.
— Мой поступок мог быть полезен людям, если б я сумел довести дело до конца, но у
меня мягкое сердце. Однажды я, встретив Грассо на улице, пошел рядом с ним, говоря, как
мог, кротко: «Вы человек жадный и злой, людям трудно жить с вами, вы можете толкнуть
кого-нибудь под руку, и эта рука схватит нож. Я говорю вам: уходите от нас прочь,
уезжайте». — «Ты глуп, малый!» — сказал он, но я стоял на своем. Он спросил, смеясь:
«Сколько тебе дать, чтоб ты оставил меня в покое, — лиру, довольно?» Это было обидно, но
я сдержался. «Уходите, говорю вам!» Я шел плечо в плечо с ним, с правой стороны. Он,
незаметно, достал нож и ткнул меня им. Левой рукою немного сделаешь, он и проткнул мне
грудь на дюйм. Конечно, я бросил его на землю и ударил ногой, как бьют свиней. «Итак, ты
уйдешь!» — сказал я ему, когда он ползал по земле.
Оба бритые взглянули на рассказчика недоверчиво и опустили глаза. Колченогий,
согнувшись, перевязывал кожаные ремни обуви.
— Утром, когда я еще спал, пришли карабинеры и отвели меня к маршалу, куму
Грассо. «Ты честный человек, Чиро, — сказал он, — ты ведь не станешь отрицать, что в эту
ночь хотел убить Грассо». Я говорил, что это еще неправда, но у них свой взгляд на такие
дела. Два месяца я сидел в тюрьме до суда, а потом меня приговорили на год и восемь.
«Хорошо, — сказал я судьям, — но я не считаю дело конченным!»
Он достал из камней непочатую бутылку и, сунув горло ее в усы себе, долго тянул
вино; его волосатый кадык жадно двигался, борода ощетинилась. Три пары глаз молча и
строго следили за ним.
— Скучно говорить об этом, — сказал он, передавая бутылку товарищам и разглаживая
обрызганную бороду.
Когда я вернулся в деревню, было ясно, что мне нет места в ней: все меня боялись.
Лукино рассказал, что жить стало еще хуже за этот год. Он был скучен, как головня, бедняга.
«Так», — подумал я и пошел к этому Грассо; он очень испугался, увидав меня. «Ну, я
вернулся, — сказал я, — теперь уходи ты!» Он схватил ружье, выстрелил, но оно было
заряжено на птицу дробью, а стрелял он мне в ноги. Я даже не упал. «Если б ты меня и убил,
я пришел бы к тебе из могилы, я дал клятву мадонне, что выживу тебя отсюда. Ты упрям, я
— тоже». Мы схватились, и тут я, нечаянно, сломал ему руку. Я этого не хотел, он первый
бросился на меня. Прибежал народ, меня взяли. На этот раз я сидел в тюрьме три года девять
месяцев, а когда кончился срок, мой смотритель, человек, который знал всю эту историю и
любил меня, очень уговаривал не возвращаться домой, а идти в работники, к его зятю, в
Апулию, — там у зятя много земли и виноградник. Но, конечно, я уже не мог отказаться от
начатого. Я шел домой с твердым намерением не болтать больше лишних слов, я уже понял
тогда, что из десяти — лишних девять. У меня в сердце было одно: «Уходи!» Я пришел в
деревню как раз в воскресенье, прямо к мессе, в церковь. Грассо был там, он сразу увидал
меня, вскочил на ноги и стал кричать на всю церковь: «Этот человек явился убить меня,
граждане, его прислал дьявол по душу мою!» Меня окружили раньше, чем я дотронулся до
него, раньше, чем успел сказать ему что надо. Но — всё равно, он свалился на плиты пола, —
его разбил паралич так, что отнялась вся правая сторона и язык. Умер он через семь недель
после этого… Вот и всё. А люди создали про меня какую-то сказку… Очень страшно, но —
всё неправда.
Он усмехнулся, взглянул на солнце и сказал:
— Пора начинать…