Page 16 - Собачье сердце

совсем уверенно застёгивают свои собственные штаны!
Филипп Филиппович вошёл в азарт. Ястребиные ноздри его раздувались.
Набравшись сил после сытного обеда, гремел он подобно древнему пророку и голова
его сверкала серебром.
Его слова на сонного пса падали точно глухой подземный гул. То сова с глупыми
жёлтыми глазами выскакивала в сонном видении, то гнусная рожа повара в белом грязном
колпаке, то лихой ус Филиппа Филипповича, освещённый резким электричеством от
абажура, то сонные сани скрипели и пропадали, а в собачьем желудке варился, плавая в соку,
истерзанный кусок ростбифа.
«Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать», – мутно мечтал пёс, –
«первоклассный деляга. Впрочем, у него и так, по-видимому, денег куры не клюют».
– Городовой! – кричал Филипп Филиппович. – Городовой! – «Угу-гу-гу!»
Какие-то пузыри лопались в мозгу пса…
– Городовой! Это и только это. И совершенно неважно – будет ли он с бляхой или же в
красном кепи. Поставить городового рядом с каждым человеком и заставить этого
городового умерить вокальные порывы наших граждан. Вы говорите – разруха. Я вам скажу,
доктор, что ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме, до тех
пор, пока не усмирят этих певцов! Лишь только они прекратят свои концерты, положение
само собой изменится к лучшему.
– Контрреволюционные вещи вы говорите, Филипп Филиппович, – шутливо заметил
тяпнутый, – не дай бог вас кто-нибудь услышит.
– Ничего опасного, – с жаром возразил Филипп Филиппович. – Никакой
контрреволюции. Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно
неизвестно – что под ним скрывается? Чёрт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой
контрреволюции в моих словах нет. В них здравый смысл и жизненная опытность.
Тут Филипп Филиппович вынул из-за воротничка хвост блестящей изломанной
салфетки и, скомкав, положил её рядом с недопитым стаканом вина. Укушенный тотчас
поднялся и поблагодарил: «мерси».
– Минутку, доктор! – приостановил его Филипп Филиппович, вынимая из кармана
брюк бумажник. Он прищурился, отсчитал белые бумажки и протянул их укушенному со
словами:
– Сегодня вам, Иван Арнольдович, 40 рублей причитается. Прошу.
Пострадавший от пса вежливо поблагодарил и, краснея, засунул деньги в карман
пиджака.
– Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович? – осведомился он.
– Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем. Во-первых, кролик
издох, а во-вторых, сегодня в большом – «Аида». А я давно не слышал. Люблю… Помните?
Дуэт… тари-ра-рим.
– Как это вы успеваете, Филипп Филиппович? – с уважением спросил врач.
– Успевает всюду тот, кто никуда не торопится, – назидательно объяснил хозяин. –
Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям, и распевать целый день, как соловей,
вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы никуда не поспел, – под пальцами
Филиппа Филипповича в кармане небесно заиграл репетитор, – начало девятого… Ко
второму акту поеду… Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду
оперировать. Вот и хорошо. И никаких разрух… Вот что, Иван Арнольдович, вы всё же
следите внимательно: как только подходящая смерть, тотчас со стола – в питательную
жидкость и ко мне!
– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, – паталогоанатомы мне обещали.
– Отлично, а мы пока этого уличного неврастеника понаблюдаем. Пусть бок у него
заживает.
«Обо мне заботится», – подумал пёс, – «очень хороший человек. Я знаю, кто это. Он –
волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы всё это я