Page 42 - Собачье сердце

Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение
следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие его бездействия,
квартирная жизнь переполнилась событиями.
Дней через шесть после истории с водой и котом из домкома к Шарикову явился
молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручил ему документы, которые Шариков
немедленно заложил в карман и немедленно после этого позвал доктора Борменталя.
– Борменталь!
– Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте!
Отозвался Борменталь, меняясь в лице.
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь раз поссориться со
своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была душная.
– Ну и меня называйте по имени и отчеству! – совершенно основательно ответил
Шариков.
– Нет! – загремел в дверях Филипп Филиппович, – по такому имени и отчеству в моей
квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать
фамильярно «Шариков», и я и доктор Борменталь будем называть вас «господин Шариков».
– Я не господин, господа все в Париже! – отлаял Шариков.
– Швондерова работа! – кричал Филипп Филиппович, – ну, ладно, посчитаюсь я с этим
негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В
противном случае или я или вы уйдёте отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в
газетах объявление и, поверьте, я вам найду комнату.
– Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда, – очень чётко ответил Шариков.
– Как? – спросил Филипп Филиппович и до того изменился в лице, что Борменталь
подлетел к нему и нежно и тревожно взял его за рукав.
– Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков! – Борменталь очень повысил голос.
Шариков отступил, вытащил из кармана три бумаги: зелёную жёлтую и белую и, тыча в них
пальцами, заговорил:
– Вот. Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определённо в
квартире номер пять у ответственного съёмщика Преображенского в шестнадцать
квадратных аршин, – Шариков подумал и добавил слово, которое Борменталь машинально
отметил в мозгу, как новое благоволите.
Филипп Филиппович закусил губу и сквозь неё неосторожно вымолвил:
– Клянусь, что я этого Швондера в конце концов застрелю.
Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по
его глазам.
– Филипп Филиппович, vorsichtig… – предостерегающе начал Борменталь.
– Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!.. – вскричал Филипп Филиппович по-
русски. – Имейте в виду, Шариков… Господин, что я, если вы позволите себе ещё одну
наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моём доме. 16 аршин – это прелестно,
но ведь я вас не обязан кормить по этой лягушечьей бумаге!
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
– Я без пропитания оставаться не могу, – забормотал он, – где же я буду харчеваться?
– Тогда ведите себя прилично! – в один голос заявили оба эскулапа.
Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за
исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его
бритвой и распорол себе скулы так, что Филипп Филиппович и доктор Борменталь
накладывали ему на порез швы, отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами.
Следующую ночь в кабинете профессора в зелёном полумраке сидели двое – сам
Филипп Филиппович и верный, привязанный к нему Борменталь. В доме уже спали. Филипп
Филиппович был в своём лазоревом халате и красных туфлях, а Борменталь в рубашке и
синих подтяжках. Между врачами на круглом столе рядом с пухлым альбомом стояла
бутылка коньяку, блюдечко с лимоном и сигарный ящик. Учёные, накурив полную комнату,