Page 43 - Собачье сердце

с жаром обсуждали последние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете
Филиппа Филипповича два червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры,
вернулся поздно и совершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных
личности, шумевших на парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у
Шарикова. Удалились означенные личности лишь после того, как Фёдор, присутствовавший
при этой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45
отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Фёдор повесил трубку.
Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница с
подзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость, на
каковой трости золотой вязью было написано: «Дорогому и уважаемому Филиппу
Филипповичу благодарные ординаторы в день …», дальше шла римская цифра X.
– Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки на Шарикова.
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчёт того, что личности ему неизвестны,
что они не сукины сыны какие-нибудь, а – хорошие.
– Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные… Как же они ухитрились? –
поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где некогда помещалась память
юбилея.
– Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спать с рублём в кармане.
От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то
неявственное насчёт того, что вот, мол, он не один в квартире.
– Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? – осведомился Филипп
Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Шариков качнулся, открыл совершенно посоловевшие глаза и высказал
предположение:
– А может быть, Зинка взяла…
– Что такое?.. – закричала Зина, появившись в дверях как привидение, прикрывая на
груди расстёгнутую кофточку ладонью, – да как он…
Шея Филиппа Филипповича налилась красным цветом.
– Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая к ней руку, – не волнуйся, мы всё это
устроим.
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у неё на ключице.
– Зина, как вам не стыдно? Кто же может подумать? Фу, какой срам! – заговорил
Борменталь растерянно.
– Ну, Зина, ты – дура, прости господи, – начал было Филипп Филиппович.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо.
Стукнувшись головой об стену он издал звук – не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его
побледнело и судорожно задвигалась челюсть.
– Ведро ему, негодяю, из смотровой дать!
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он,
пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами,
выговаривая их с трудом.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в
кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым
двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Борменталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку с
стрекозиной талией.
– Филипп Филиппович, – прочувственно воскликнул он, – я никогда не забуду, как я
полуголодным студентом явился к вам, и вы приютили меня при кафедре. Поверьте, Филипп
Филиппович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель… Моё безмерное
уважение к вам… Позвольте вас поцеловать, дорогой Филипп Филиппович.
– Да, голубчик, мой… – Растерянно промычал Филипп Филиппович и поднялся
навстречу. Борменталь его обнял и поцеловал в пушистые, сильно прокуренные усы.