Page 45 - Собачье сердце

– Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Борменталь: это никому
не удастся. Конечно. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите,
Преображенский сказал. Finitа, Клим! – вдруг торжественно воскликнул Филипп
Филиппович и шкаф ответил ему звоном, – Клим, – повторил он. – Вот что, Борменталь, вы
первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как
другу, сообщу по секрету, – конечно, я знаю, вы не станете срамить меня – старый осёл
Преображенский нарвался на этой операции как третьекурсник. Правда, открытие
получилось, вы сами знаете – какое, тут, – Филипп Филиппович горестно указал обеими
руками на оконную штору, очевидно, намекая на Москву, – но только имейте в виду, Иван
Арнольдович, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь
будем иметь этого Шарикова вот где, – здесь, Преображенский похлопал себя по крутой и
склонной к параличу шее, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь, – сладострастно
продолжал Филипп Филиппович, – разложил меня здесь и выпорол, – я бы, клянусь,
заплатил бы червонцев пять! «От Севильи до Гренады…» Чёрт меня возьми… Ведь я пять
лет сидел, выковыривал придатки из мозгов… Вы знаете, какую я работу проделал – уму
непостижимо. И вот теперь, спрашивается – зачем? Чтобы в один прекрасный день
милейшего пса превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
– Исключительное что-то.
– Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь
вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и
приподнимает завесу: на, получай Шарикова и ешь его с кашей.
– Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
– Да! – рявкнул Филипп Филиппович. – Да! Если только злосчастная собака не помрёт
у меня под ножом, а вы видели – какого сорта эта операция. Одним словом, я – Филипп
Преображенский, ничего труднее не делал в своей жизни. Можно привить гипофиз Спинозы
или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высокостоящего.
Но на какого дьявола? – спрашивается. Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно
искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно. Ведь
родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого. Доктор, человечество
само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы
всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар. Теперь вам
понятно, доктор, почему я опорочил ваш вывод в истории Шариковской болезни. Моё
открытие, черти б его съели, с которым вы носитесь, стоит ровно один ломаный грош… Да,
не спорьте, Иван Арнольдович, я ведь уж понял. Я же никогда не говорю на ветер, вы это
отлично знаете. Теоретически это интересно. Ну, ладно! Физиологи будут в восторге.
Москва беснуется… Ну, а практически что? Кто теперь перед вами? – Преображенский
указал пальцем в сторону смотровой, где почивал Шариков, – исключительный прохвост.
– Но кто он – Клим, Клим, – крикнул профессор, – Клим Чугунков (Борменталь открыл
рот) – вот что-с: две судимости, алкоголизм, «всё поделить», шапка и два червонца пропали
(тут Филипп Филиппович вспомнил юбилейную палку и побагровел) – хам и свинья… Ну,
эту палку я найду. Одним словом, гипофиз – закрытая камера, определяющая человеческое
данное лицо. Данное! «От Севильи до Гренады…» – свирепо вращая глазами, кричал
Филипп Филиппович, – а не общечеловеческое. Это – в миниатюре – сам мозг. И мне он
совершенно не нужен, ну его ко всем свиньям. Я заботился совсем о другом, об евгенике, об
улучшении человеческой породы. И вот на омоложении нарвался. Неужели вы думаете, что
из-за денег произвожу их? Ведь я же всё-таки учёный.
– Вы великий учёный, вот что! – молвил Борменталь, глотая коньяк.
Глаза его налились кровью.
– Я хотел проделать маленький опыт, после того, как два года тому назад впервые
получил из гипофиза вытяжку полового гормона. И вместо этого что же получилось? Боже
ты мой! Этих гормонов в гипофизе, о господи… Доктор, передо мной – тупая безнадёжность,
я клянусь, потерялся.