Page 50 - Собачье сердце

щётка.
– Подлец, – выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и
полосатым напудренным носом.
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме, вкрадчиво спросил
Филипп Филиппович.
Шариков сыграл ва-банк:
– Я на колчаковских фронтах ранен, – пролаял он.
Барышня встала и с громким плачем вышла.
– Перестаньте! – крикнул вслед Филипп Филиппович, – погодите, колечко позвольте, –
сказал он, обращаясь к Шарикову.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
– Ну, ладно, – вдруг злобно сказал он, – попомнишь ты у меня. Завтра я тебе устрою
сокращение штатов.
– Не бойтесь его, – крикнул вслед Борменталь, – я ему не позволю ничего сделать. – Он
повернулся и поглядел на Шарикова так, что тот попятился и стукнулся затылком о шкаф.
– Как её фамилия? – спросил у него Борменталь. – Фамилия! – заревел он и вдруг стал
дик и страшен.
– Васнецова, – ответил Шариков, ища глазами, как бы улизнуть.
– Ежедневно, – взявшись за лацкан Шариковской куртки, выговорил Борменталь, – сам
лично буду справляться в чистке – не сократили ли гражданку Васнецову. И если только
вы… Узнаю, что сократили, я вас… Собственными руками здесь же пристрелю. Берегитесь,
Шариков, – говорю русским языком!
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
– У самих револьверы найдутся… – пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг,
изловчившись, брызнул в дверь.
– Берегитесь! – донёсся ему вдогонку Борменталевский крик.
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина.
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром
кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор
Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов,
толстого и рослого человека в военной форме.
Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щёлкнул
каблуками к профессору.
– У вас боли, голубчик, возобновились? – спросил осунувшийся Филипп
Филиппович, – садитесь, пожалуйста.
– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень
признателен… Гм… Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович… Питая
большое уважение… Гм… Предупредить. Явная ерунда. Просто он прохвост… – Пациент
полез в портфель и вынул бумагу, – хорошо, что мне непосредственно доложили…
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать.
Он долго бормотал про себя, меняясь в лице каждую секунду. «…А также угрожая
убить председателя домкома товарища Швондера, из чего видно, что хранит огнестрельное
оружие. И произносит контрреволюционные речи, даже Энгельса приказал своей
социалприслужнице Зинаиде Прокофьевне Буниной спалить в печке, как явный меньшевик
со своим ассистентом Борменталем Иваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный
проживает у него в квартире. Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова –
удостоверяю. Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин».
– Вы позволите мне это оставить у себя? – спросил Филипп Филиппович, покрываясь
пятнами, – или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
– Извините, профессор, – очень обиделся пациент, и раздул ноздри, – вы действительно
очень уж презрительно смотрите на нас. Я… – И тут он стал надуваться, как индейский
петух.