Page 9 - Весенние перевертыши

окутанную по ветвям сквозным зеленым дымком, на старый пень посреди истоптанного
двора. Днем этот пень как–то незаметен, сейчас нахально лезет в глаза. И неспроста!
Неожиданно Дюшка ощутил: что–то живет на пустой улице, что–то помимо грачей,
березки, старого пня. Солнце переливалось через крышу, заставляло жмуриться, длинные
тени пересекали помятую машинами дорогу, грачи блуждали между тенями, в полосах
солнечного света. Что–то есть, что–то, заполняющее все, — невидимое, неслышимое,
крадущееся по поселку мимо Дюшки. И оно всегда, всегда было, и никто никогда не замечал
его. Никто никогда, ни Дюшка, ни другие люди!
Дюшка стоял затаив дыхание, боясь спугнуть свое хрупкое неведенье. Вот–вот — и
откроется. Вот–вот — великая тайна, не подвластная никому. Стоит лишь поднапрячься —
вот–вот…
Береза… Она в сквозной дымке. Вчера этой дымки не было — ночью распустились
почки. Что–то тут, рядом, а не дается.
Грачи неожиданно, как по приказу, дружно, молча, деловито, с натужной тяжестью
взлетели. Хлопанье крыльев, шум рассекаемого воздуха, сизый отлив черных перьев на
солнце. Где–то в конце улицы сердито заколотился звук работающего мотора. Грачи, унося с
собой шорох взбаламученного воздуха, растаяли в небе. Заполняя до крыш улицу грубым
машинным рыком и грохотом расхлябанных металлических суставов, давя ребристыми
скатами и без того вмятую щебенку, прокатил лесовоз–тягач с пустым мотающимся
прицепом.
Он прокатил, скрылся за домами, но его грубое рычание еще долго билось о стены
домов, о темные, маслянисто отсвечивающие окна. Но и этот отзвук должен исчезнуть.
Непременно. И он исчез.
И береза в зеленой дымке, которой вчера не было… Вот–вот — тайна рядом, вот–вот
— сейчас!..
Пуста улица, нет грачей. Улица та же, но и не та — изменилась. Вот–вот… Кажется, он
нащупывает след того невидимого, неслышимого, что заполняет улицу, крадется мимо.
Хлопнула где–то дверь, кто–то из людей вышел из своего дома. Скоро появится много
прохожих. И улица снова изменится. Скоро, пройдет немного времени…
И Дюшка задохнулся — он понял! Он открыл! Сам того не желая, он назвал в мыслях
то невидимое и неслышимое, крадущееся мимо: «Пройдет немного времен и…»
Время! Оно крадется.
Дюшка его увидел! Пусть не само, пусть его следы.
Вчера на березе не было дымки, вчера еще не распустились почки — сегодня есть! Это
след пробежавшего времени!
Были грачи — нет их! Опять время — его след, его шевеление! Оно унесло вдаль
рычащую машину, оно скоро заполнит улицу людьми…
Беззвучно течет по улице время, меняет все вокруг.
И этот старый пень — тоже его след. Когда–то тут, давным–давно, упало семечко,
проклюнулся росточек, стал тянуться, превратился в дерево…
Течет время, рождаются и умирают деревья, рождаются и умирают люди. Из глубокой
древности, из безликих далей к этой вот минуте — течет, подхватывает Дюшку, несет его
дальше, куда–то в щемящую бесконечность.
И жутко и радостно… Радостно, что открыл, жутко — открыл–то не что–нибудь, а
великое, дух захватывает!
Течет время… Дюшка даже забыл о Римке.

— Дюшка…
Бочком, боязливо, склонив на плечо тяжелую голову в отцовской шапке, приблизился
Минька Богатов — на узкие плечики навешен истрепанный ранец, руки зябко засунуты в
карманы.
— Дюшка… — И виновато шмыгнул простуженным носом.