Page 12 - Вино из одуванчиков

миллион смертей и рождений.

И здесь проторенные или еще не проторенные тропы твердят: чтобы
стать мужчинами, мальчишки должны странствовать, всегда, всю жизнь
странствовать.
Дуглас обернулся. Эта тропа огромной пыльной змеей скользит к
ледяному дому, где в золотые летние дни прячется зима. А та бежит к
раскаленным песчаным берегам июльского озера. А вон та — к деревьям,
где мальчишки прячутся меж листьев, точно терпкие, еще незрелые плоды
дикой яблони, и там растут и зреют. А вот эта — к персиковому саду, к
винограднику, к огородным грядам, где дремлют на солнце арбузы,
полосатые, словно кошки тигровой масти. Эта тропа, заросшая, капризная,
извилистая, тянется к школе. А та, прямая как стрела, — к субботним
утренникам, где показывают ковбойские фильмы. Вот эта, вдоль ручья, — к
дикой лесной чаще…
Дуглас зажмурился.
Кто скажет, где кончается город и начинается лесная глушь? Кто
скажет, город врастает в нее или она переходит в город? Издавна и навеки
существует некая неуловимая грань, где борются две силы и одна на время

побеждает и завладевает просекой, лощиной, лужайкой, деревом, кустом.
Бескрайнее море трав и цветов плещется далеко в полях, вокруг одиноких
ферм, а летом зеленый прибой яростно подступает к самому городу. Ночь
за ночью чащи, луга, дальние просторы стекают по оврагу все ближе,
захлестывают город запахом воды и трав, и город словно пустеет, мертвеет
и вновь уходит в землю. И каждое утро овраг еще глубже вгрызается в
город и грозит поглотить гаражи, точно дырявые лодчонки, и пожрать
допотопные автомобили, оставленные на милость дождя и разъедаемые
ржавчиной.
— Эй! Ау!
Сквозь тайны оврага, и города, и времени мчались Джон Хаф и Чарли
Вудмен.

— Эй!
Дуглас медленно двинулся по тропинке. Конечно, если хочешь
посмотреть на две самые главные вещи — как живет человек и как живет
природа, — надо прийти сюда, к оврагу. Ведь город, в конце концов, всего
лишь большой, потрепанный бурями корабль, на нем полно народу, и все
хлопочут без устали — вычерпывают воду, обкалывают ржавчину. Порой
какая-нибудь шлюпка, хибарка — детище корабля, смытое неслышной
бурей времени, — тонет в молчаливых волнах термитов и муравьев, в
распахнутой овражьей пасти, чтобы ощутить, как мелькают кузнечики и