Page 17 - Герой нашего времени

воздерживаться от вина, он, конечно, старался уверять себя, что все в мире несчастия
происходят от пьянства.
Между тем он продолжал свой рассказ таким образом:
– Казбич не являлся снова. Только не знаю почему, я не мог выбить из головы мысль, что
он недаром приезжал и затевает что-нибудь худое.
Вот раз уговаривает меня Печорин ехать с ним на кабана; я долго отнекивался: ну, что
мне был за диковинка кабан! Однако ж утащил-таки он меня с собой. Мы взяли человек пять
солдат и уехали рано утром. До десяти часов шныряли по камышам и по лесу, – нет зверя. «Эй,
не воротиться ли? – говорил я, – к чему упрямиться? Уж, видно, такой задался несчастный
день!» Только Григорий Александрович, несмотря на зной и усталость, не хотел воротиться
без добычи, таков уж был человек: что задумает, подавай; видно, в детстве был маменькой
избалован… Наконец в полдень отыскали проклятого кабана: паф! паф!.. не тут-то было: ушел
в камыши… такой уж был несчастный день! Вот мы, отдохнув маленько, отправились домой.
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только
кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило
одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел – смотрим: на валу солдаты
собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое на
седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла – и туда; я
за ним.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались
из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец я узнал
Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с
Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..» Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил
коня плетью.
Вот наконец мы были уж от него на ружейный выстрел; измучена ли была у Казбича
лошадь или хуже наших, только, несмотря на все его старания, она не больно подавалась
вперед. Я думаю, в эту минуту он вспомнил своего Карагеза…
Смотрю: Печорин на скаку приложился из ружья… «Не стреляйте! – кричу я ему. –
берегите заряд; мы и так его догоним». Уж эта молодежь! вечно некстати горячится… Но
выстрел раздался, и пуля перебила заднюю ногу лошади: она сгоряча сделала еще прыжков
десять, споткнулась и упала на колени; Казбич соскочил, и тогда мы увидели, что он держал на
руках своих женщину, окутанную чадрою… Это была Бэла… бедная Бэла! Он что-то нам
закричал по-своему и занес над нею кинжал… Медлить было нечего: я выстрелил, в свою
очередь, наудачу; верно, пуля попала ему в плечо, потому что вдруг он опустил руку… Когда
дым рассеялся, на земле лежала раненая лошадь и возле нее Бэла; а Казбич, бросив ружье, по
кустарникам, точно кошка, карабкался на утес; хотелось мне его снять оттуда – да не было
заряда готового! Мы соскочили с лошадей и кинулись к Бэле. Бедняжка, она лежала
неподвижно, и кровь лилась из раны ручьями… Такой злодей; хоть бы в сердце ударил – ну,
так уж и быть, одним разом все бы кончил, а то в спину… самый разбойничий удар! Она была
без памяти. Мы изорвали чадру и перевязали рану как можно туже; напрасно Печорин целовал
ее холодные губы – ничто не могло привести ее в себя.
Печорин сел верхом; я поднял ее с земли и кое-как посадил к нему на седло; он обхватил
ее рукой, и мы поехали назад. После нескольких минут молчания Григорий Александрович
сказал мне: «Послушайте, Максим Максимыч, мы этак ее не довезем живую». – «Правда!» –
сказал я, и мы пустили лошадей во весь дух. Нас у ворот крепости ожидала толпа народа;
осторожно перенесли мы раненую к Печорину и послали за лекарем. Он был хотя пьян, но
пришел: осмотрел рану и объявил, что она больше дня жить не может; только он ошибся…
– Выздоровела? – спросил я у штабс-капитана, схватив его за руку и невольно
обрадовавшись.
– Нет, – отвечал он, – а ошибся лекарь тем, что она еще два дня прожила.
– Да объясните мне, каким образом ее похитил Казбич?
– А вот как: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было,