Page 12 - Герой нашего времени

клочки разодранного занавеса; мы вышли из сакли. Вопреки предсказанию моего спутника,
погода прояснилась и обещала нам тихое утро; хороводы звезд чудными узорами сплетались
на далеком небосклоне и одна за другою гасли по мере того, как бледноватый отблеск востока
разливался по темно-лиловому своду, озаряя постепенно крутые отлогости гор, покрытые
девственными снегами. Направо и налево чернели мрачные, таинственные пропасти, и
туманы, клубясь и извиваясь, как змеи, сползали туда по морщинам соседних скал, будто
чувствуя и пугаясь приближения дня.
Тихо было все на небе и на земле, как в сердце человека в минуту утренней молитвы;
только изредка набегал прохладный ветер с востока, приподнимая гриву лошадей, покрытую
инеем. Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой
дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади
выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она
все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине
Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух
становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со
всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то
весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий
общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное
отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет
когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и
долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух,
разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать
эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись:
на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все
было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли… Да,
и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во
сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге.
– Вы, я думаю, привыкли к этим великолепным картинам? – сказал я ему.
– Да-с, и к свисту пули можно привыкнуть, то есть привыкнуть скрывать невольное
биение сердца.
– Я слышал напротив, что для иных старых воинов эта музыка даже приятна.
– Разумеется, если хотите, оно и приятно; только все же потому, что сердце бьется
сильнее. Посмотрите, – прибавил он, указывая на восток, – что за край!
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала
Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями;
голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо
и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами,
кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, – и все эти
снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и остаться жить
навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог
бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой
товарищ обратил особенное внимание. «Я говорил вам, – воскликнул он, – что нынче будет
погода; надо торопиться, а то, пожалуй, она застанет нас на Крестовой. Трогайтесь!» –
закричал он ямщикам.
Подложили цепи под колеса вместо тормозов, чтоб они не раскатывались, взяли
лошадей под уздцы и начали спускаться; направо был утес, налево пропасть такая, что целая
деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточки; я содрогнулся, подумав,
что часто здесь, в глухую ночь, по этой дороге, где две повозки не могут разъехаться,
какой-нибудь курьер раз десять в год проезжает, не вылезая из своего тряского экипажа. Один
из наших извозчиков был русский ярославский мужик, другой осетин: осетин вел коренную
под уздцы со всеми возможными предосторожностями, отпрягши заранее уносных, – а наш
беспечный русак даже не слез с облучка! Когда я ему заметил, что он мог бы побеспокоиться в