Page 21 - Герой нашего времени

Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника Н…
– Да не зайдет ли он вечером сюда? – сказал Максим Максимыч, – или ты, любезный, не
пойдешь ли к нему за чем-нибудь?.. Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч;
так и скажи… уж он знает… Я тебе дам восьмигривенный на водку…
Лакей сделал презрительную мину, слыша такое скромное обещание, однако уверил
Максима Максимыча, что он исполнит его поручение.
– Ведь сейчас прибежит!.. – сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, –
пойду за ворота его дожидаться… Эх! жалко, что я не знаком с Н…
Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушел в свою комнату. Признаться, я
также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; по рассказу
штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в
его характере показались мне замечательными. Через час инвалид принес кипящий самовар и
чайник.
– Максим Максимыч, не хотите ли чаю? – закричал я ему в окно.
– Благодарствуйте; что-то не хочется.
– Эй, выпейте! Смотрите, ведь уж поздно, холодно.
– Ничего; благодарствуйте…
– Ну, как угодно! – Я стал пить чай один; минут через десять входит мой старик:
– А ведь вы правы: все лучше выпить чайку, – да я все ждал… Уж человек его давно к
нему пошел, да, видно, что-нибудь задержало.
Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй у ушел опять за ворота в каком-то
беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он мне
недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как
только услышит его имя.
Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча,
говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, – он
ничего не отвечал.
Я лег на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и
проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не
разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец
лег, но долго кашлял, плевал, ворочался…
– Не клопы ли вас кусают? – спросил я.
– Да, клопы… – отвечал он, тяжело вздохнув.
На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я
нашел его у ворот, сидящего на скамейке. «Мне надо сходить к коменданту, – сказал он, – так
пожалуйста, если Печорин придет, пришлите за мной…»
Я обещался. Он побежал, как будто члены его получили вновь юношескую силу и
гибкость.
Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились на горах, как новый ряд
воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь; за нею базар кипел народом,
потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым
медом, вертелись вокруг меня; я их прогнал: мне было не до них, я начинал разделять
беспокойство доброго штабс-капитана.
Не прошло десяти минут, как на конце площади показался тот, которого мы ожидали. Он
шел с полковником Н…, который, доведя его до гостиницы, простился с ним и поворотил в
крепость. Я тотчас же послал инвалида за Максимом Максимычем.
Навстречу Печорина вышел его лакей и доложил, что сейчас станут закладывать, подал
ему ящик с сигарами и, получив несколько приказаний, отправился хлопотать. Его господин,
закурив сигару, зевнул раза два и сел на скамью по другую сторону ворот. Теперь я должен
нарисовать его портрет.
Он был среднего роста; стройный, тонкий стан его и широкие плечи доказывали крепкое
сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни и перемены климатов, не