Page 73 - Герой нашего времени

штосса.
– Зато немножко опаснее.
– А что? вы начали верить предопределению?
– Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны
нынче умереть…
Этот же человек, который так недавно метил себе преспокойно в лоб, теперь вдруг
вспыхнул и смутился.
– Однако же довольно! – сказал он, вставая, пари наше кончилось, и теперь ваши
замечания, мне кажется, неуместны… – Он взял шапку и ушел. Это мне показалось странным
– и недаром!..
Скоро все разошлись по домам, различно толкуя о причудах Вулича и, вероятно, в один
голос называя меня эгоистом, потому что я держал пари против человека, который хотел
застрелиться; как будто он без меня не мог найти удобного случая!..
Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как
зарево пожара, начинал показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно
сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди
премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах
за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады,
зажженные, по их мнению, только для того, чтобы освещать их битвы и торжества, горят с
прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный
на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что
целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но
неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости,
без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о
неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни
даже для собственного счастия, потому знаем его невозможность и равнодушно переходим от
сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея,
как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и истинного наслаждения, которое
встречает душа во всякой борьбе с людьми или судьбою…
И много других подобных дум проходило в уме моем; я их не удерживал, потому что не
люблю останавливаться на какой-нибудь отвлеченной мысли. И к чему это ведет?.. В первой
молодости моей я был мечтателем, я любил ласкать попеременно то мрачные, то радужные
образы, которые рисовало мне беспокойное и жадное воображение. Но что от этого мне
осталось? одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание,
исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души, и постоянство воли,
необходимое для действительной жизни; я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и
мне стало скучно и гадко, как тому, кто читает дурное подражание давно ему известной книге.
Происшествие этого вечера произвело на меня довольно глубокое впечатление и
раздражило мои нервы; не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в
этот вечер я ему твердо верил: доказательство было разительно, и я, несмотря на то, что
посмеялся над нашими предками и их услужливой астрологией, попал невольно в их колею,
но я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать
решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под
ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то
толстое и мягкое, но, по-видимому, неживое. Наклоняюсь – месяц уж светил прямо на дорогу
– и что же? предо мною лежала свинья, разрубленная пополам шашкой… Едва я успел ее
осмотреть, как услышал шум шагов: два казака бежали из переулка, один подошел ко мне и
спросил, не видал ли я пьяного казака, который гнался за свиньей. Я объявил им, что не
встречал казака, и указал на несчастную жертву его неистовой храбрости.
– Экой разбойник! – сказал второй казак, – как напьется чихиря, так и пошел крошить
все, что ни попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то…
Они удалились, а я продолжал свой путь с большей осторожностью и наконец счастливо