Page 790 - Мертвые души

Письма Гоголя за 1843–1845 гг. показывают, что во втором томе должны были найти
выражение моралистические идеи Гоголя вообще, и что Гоголь связывает свой труд с
собственным воспитанием. В письме к Н. М. Языкову от 14 июля 1844 г. Гоголь пишет: “так
самый предмет и дело связано с моим собственным внутренним воспитанием, что никак не в
силах я писать мимо меня самого, а должен ожидать себя”. Тот же смысл имеют и слова в
письме к Смирновой от 25 июля 1845 г.: “Вовсе не губерния и не несколько уродливых
помещиков, и не то, что им приписывают, есть предмет “Мертвых душ”. Это пока еще тайна…
и ключ от нее, покамест, в душе у одного только автора”. Еще яснее развивается эта мысль в
“Четырех письмах к разным лицам по поводу “Мертвых душ””, именно в письме четвертом,
не названным адресатом которого является несомненно та же Смирнова. Основное
содержание второго тома раскрывается не как изображение “прекрасных характеров”, а как
указание “путей и дорог” к “высокому и прекрасному”, т. е. как тема нравственного
возрождения.

Это объяснение не отменяло первоначального замысла, а только разъясняло его.
Основное различие осталось в силе. Герои второго тома должны быть привлекательнее и
сложнее героев первого тома. В нарочито упрощенной форме высказано это в предисловии к
новому изданию первого тома (1846 г.): “Взят он <т. е. Чичиков> больше затем, чтобы
показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все
люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки;
лучшие люди и характеры будут в других частях”. Подобное же схематическое
противопоставление встречаем в письме 1850 г. к А. Ф. Орлову, но оно явно вызвано
официальным характером этого письма. В частной переписке Гоголь предъявляет к себе те же
требования — раскрывать национальные “недостатки” и “достоинства”, какие он выдвигал
вообще для литературы в статье “В чем же наконец существо русской поэзии”. Так, в письме
от 29 октября 1848 г. к А. М. Виельгорской сказано — именно по поводу второго тома
“Мертвых душ”: “Хотел бы я, чтобы по прочтении моей книги люди всех партий и мнений
сказали: он знает, точно, русского человека; не скрывши ни одного нашего недостатка, он
глубже всех почувствовал наше достоинство”. В письме к К. И. Маркову (ноябрь 1847 г.)
сказано прямо, что во втором томе видное место должна была занять тема “недостатков”. На
предостережения Маркова (“если вы выставите героя добродетели, то роман ваш станет
наряду с произведениями старой школы”) [См. В. И. Шенрок. Материалы, IV, стр. 552.]
Гоголь отвечал: “Что же касается до II тома “Мертвых душ”, то я не имел в виду собственно
героя добродетелей. Напротив, почти все действующие лица могут назваться героями
недостатков. Дело только в том, что характеры значительнее прежних и что намерение автора
было войти здесь глубже в высшее значение жизни, нами опошленной, обнаружив видней
русского человека не с одной какой-нибудь стороны”.

Идейные задания второго тома определялись в период работы Гоголя над “Выбранными
местами из переписки с друзьями” и отразили общее направление этой реакционной книги, в
частности, центральную ее мысль о необходимости нравственного возрождения для каждого
человека как единственного средства оздоровления общественной и государственной жизни.
Однако, как указывал Чернышевский, “новое направление не помешало” Гоголю “сохранить
свои прежние мнения о тех предметах, которых касался он в “Ревизоре” и первом томе
“Мертвых душ””. Чернышевский настаивал на том, что реакционные идеи, овладевшие
Гоголем, не убили в нем великого художника, что он и “в эпоху “Переписки” не видел
возможности изменять в художественных произведениях своему прежнему направлению”.
[“Современник”, 1857, № 8 (“Сочинения и письма Н. В. Гоголя”). Ср. Н. Г. Чернышевский.
Полное собрание сочинений, т. IV, М., 1948, стр. 641, 660.]

Второй том открывается полемически-декларативным вступлением, где автор
продолжает настаивать на изображении “бедности, да бедности, да несовершенств нашей