Page 2 - Мои университеты

Обернув носовым платком порезанный палец, она похвалила меня:
- Вы хорошо умеете чистить картофель.
Ну, ещё бы не уметь! И я рассказал ей о моей службе на пароходе. Она спросила:
- Вы думаете - этого достаточно, чтоб поступить в университет?
В ту пору я плохо понимал юмор. Я отнёсся к её вопросу серьёзно и рассказал ей порядок
действий, в конце которого предо мною должны открыться двери храма науки.
Она вздохнула:
- Ах, Николай, Николай...
А он, в эту минуту, вошёл в кухню мыться, заспанный, взлохмаченный и, как всегда,
весёлый.
- Мама, хорошо бы пельмени сделать!
- Да, хорошо, - согласилась мать.
Желая блеснуть знанием кулинарного искусства, я сказал, что для пельменей мясо -
плохо, да и мало его.
Тут Варвара Ивановна рассердилась и произнесла по моему адресу несколько слов
настолько сильных, что уши мои налились кровью и стали расти вверх. Она ушла из кухни,
бросив на стол пучок моркови, а Николай, подмигнув мне, объяснил её поведение словами:
- Не в духе...
Уселся на скамье и сообщил мне, что женщины вообще нервнее мужчин, таково
свойство их природы, это неоспоримо доказано одним солидным учёным, кажется -
швейцарцем. Джон Стюарт Милль, англичанин, тоже говорил кое-что по этому поводу.
Николаю очень нравилось учить меня, и он пользовался каждым удобным случаем,
чтобы втиснуть в мой мозг что-нибудь необходимое, без чего невозможно жить. Я слушал его
жадно, затем Фукс, Ларошфуко и Ларошжаклен сливались у меня в одно лицо, и я не мог
вспомнить, кто кому отрубил голову: Лавуазье - Дюмурье, или - наоборот? Славный юноша
искренно желал "сделать меня человеком", он уверенно обещал мне это, но - у него не было
времени и всех остальных условии для того, чтоб серьёзно заняться мною. Эгоизм и
легкомыслие юности не позволяли ему видеть, с каким напряжением сил, с какой хитростью
мать вела хозяйство, ещё менее чувствовал это его брат, тяжёлый, молчаливый гимназист. А
мне уже давно и тонко были известны сложные фокусы химии и экономии кухни, я хорошо
видел изворотливость женщины, принуждённой ежедневно обманывать желудки своих детей
и кормить приблудного парня неприятной наружности, дурных манер. Естественно, что
каждый кусок хлеба, падавший на мою долю, ложился камнем на душу мне. Я начал искать
какой-либо работы. С утра уходил из дома, чтоб не обедать, а в дурную погоду - отсиживался
на пустыре, в подвале. Там, обоняя запах трупов кошек и собак, под шум ливня и вздохи ветра,
я скоро догадался, что университет - фантазия и что я поступил бы умнее, уехав в Персию. А
уж я видел себя седобородым волшебником, который нашёл способ выращивать хлебные
зерна объёмом в яблоко, картофель по пуду весом и вообще успел придумать не мало
благодеяний для земли, по которой так дьявольски трудно ходить не только мне одному.
Я уже научился мечтать о необыкновенных приключениях и великих подвигах. Это
очень помогало мне в трудные дни жизни, а так как дней этих было много, - я всё более
изощрялся в мечтаниях. Я не ждал помощи извне и не надеялся на счастливый случай, но во
мне постепенно развивалось волевое упрямство, и чем труднее слагались условия жизни - тем
крепче и даже умнее я чувствовал себя. Я очень рано понял, что человека создаёт его
сопротивление окружающей среде.
Чтобы не голодать, я ходил на Волгу, к пристаням, где легко можно было заработать
пятнадцать - двадцать копеек. Там, среди грузчиков, босяков, жуликов, я чувствовал себя
куском железа, сунутым в раскалённые угли, каждый день насыщал меня множеством острых,
жгучих впечатлений. Там предо мною вихрем кружились люди оголённо жадные, люди
грубых инстинктов, - мне нравилась их злоба на жизнь, нравилось насмешливо враждебное
отношение ко всему в мире и беззаботное к самим себе. Всё, что я непосредственно пережил,
тянуло меня к этим людям, вызывая желание погрузиться в их едкую среду. Брет-Гарт и