Page 7 - Мои университеты

- желаю погубить родственников и - погублю! Ей-богу! Жив быть не хочу, а...
Глаза Коня жалобно мигали, и нелепое, скуластое лицо орошалось пьяными слезами, он
стирал их со щёк ладонью и размазывал по коленям, - шаровары его всегда были в масляных
пятнах.
- Как вы живёте? - кричал он. - Голод, холод, одёжа плохая, - разве это - закон? Чему в
такой жизни научиться можно? Эх, кабы государь знал, как вы живёте...
И, выхватив из кармана пачку разноцветных кредиток, предлагал:
- Кому денег надо? Берите, братцы!
Хористки и швейки жадно вырывали деньги из его мохнатой руки, он хохотал, говоря:
- Да это - не вам! Это - студентам.
Но студенты денег не брали.
- К чорту деньги! - сердито кричал сын скорняка.
Он сам однажды, пьяный, принёс Плетнёву пачку десятирублёвок, смятых в твёрдый
ком, и сказал, бросив их на стол:
- Вот - надо? Мне - не надо...
Лёг на койку нашу и зарычал, зарыдал, так что пришлось отпаивать и отливать его
водою. Когда он уснул, Плетнёв попытался разгладить деньги, но это оказалось невозможно -
они были так туго сжаты, что надо было смочить их водою, чтоб отделить одну от другой.
В дымной, грязной комнате, с окнами в каменную стену соседнего дома, тесно и душно,
шумно и кошмарно. Конь орёт всех громче. Я спрашиваю его:
- Зачем вы живёте здесь, а не в гостинице?
- Милый - для души! Тепло душе с вами...
Сын скорняка подтверждает:
- Верно, Конь! И я - тоже. В другом месте я бы пропал...
Конь просит Плетнёва:
- Сыграй! Спой...
Положив гусли на колени себе, Гурий поёт:
Ты взойди-ко, взойди, солнце красное...
Голос у него мягкий, проникающий в душу.
В комнате становится тихо, все задумчиво слушают жалобные слова и негромкий звон
гусельных струн.
- Хорошо, чорт! - ворчит несчастный купчихин утешитель.
Среди странных жителей старого дома Гурий Плетнёв, обладая мудростью, имя которой
- веселье, играл роль доброго духа волшебных сказок. Душа его, окрашенная яркими красками
юности, освещала жизнь фейерверками славных шуток, хороших песен, острых насмешек над
обычаями и привычками людей, смелыми речами о грубой неправде жизни. Ему только что
исполнилось двадцать лет, по внешности он казался подростком, но все в доме смотрели на
него как на человека, который в трудный день может дать умный совет и всегда способен
чем-то помочь. Люди получше - любили его, похуже - боялись, и даже старый будочник
Никифорыч всегда приветствовал Гурия лисьей улыбкой.
Двор "Марусовки" - "проходной", поднимаясь в гору, он соединял две улицы:
Рыбнорядскую со Старо-Горшечной, на последней, недалеко от ворот нашего жилища,
приткнулась уютно в уголке будка Никифорыча.
Это - старший городовой в нашем квартале; высокий, сухой старик, увешанный
медалями, лицо у него - умное, улыбка - любезная, глаза - хитрые.
Он относился очень внимательно к шумной колонии бывших и будущих людей;
несколько раз в день его аккуратно вытесанная фигура являлась на дворе, шёл он не торопясь
и посматривал в окна квартир взглядом смотрителя зоологического сада в клетки зверей.
Зимою в одной из квартир были арестованы однорукий офицер Смирнов и солдат Муратов,
георгиевские кавалеры, участники Ахал-Текинской экспедиции Скобелева; арестовали их - а
также Зобнина, Овсянкина, Григорьева, Крылова и ещё кого-то - за попытку устроить тайную
типографию, для чего Муратов и Смирнов, днём, в воскресенье, пришли воровать шрифты в