Page 4 - Мои университеты

там пили, ели, беседуя о своих делах, но чаще - о сложности жизни, о странной путанице
человеческих отношений, особенно много о женщинах. О них говорилось с озлоблением, с
грустью, иногда - трогательно и почти всегда с таким чувством, как будто заглядывая во тьму,
полную жутких неожиданностей. Я прожил с ними две, три ночи под тёмным небом с
тусклыми звёздами, в душном тепле ложбины, густо заросшей кустами тальника. Во тьме,
влажной от близости Волги, ползли во все стороны золотыми пауками огни мачтовых
фонарей, в чёрную массу горного берега вкраплены огненные комья и жилы - это светятся
окна трактиров и домов богатого села Услон. Глухо бьют по воде плицы колёс пароходов,
надсадно, волками воют матросы на караване барж, где-то бьёт молот по железу, заунывно
тянется песня, тихонько тлеет чья-то душа, - от песни на сердце пеплом ложится грусть.
И ещё грустнее слушать тихо скользящие речи людей, - люди задумались о жизни и
говорят каждый о своём, почти не слушая друг друга. Сидя или лёжа под кустами, они курят
папиросы, изредка - не жадно - пьют водку, пиво и идут куда-то назад, по пути воспоминаний.
- А вот со мной был случай, - говорит кто-то, придавленный к земле ночною тьмой.
Выслушав рассказ, люди соглашаются:
- Бывает и так, - всё бывает...
"Было", "бывает", "бывало" - слышу я, и мне кажется, что в эту ночь люди пришли к
последним часам своей жизни, - всё уже было, больше ничего не будет!
Это отводило меня в сторону от Башкина и Трусова, но всё-таки нравились мне они, и по
всей логике испытанного мною было бы вполне естественно, если б я пошёл с ними.
Оскорблённая надежда подняться вверх, начать учиться - тоже толкала меня к ним. В часы
голода, злости и тоски я чувствовал себя вполне способным на преступление не только против
"священного института собственности". Однако романтизм юности помешал мне свернуть с
дороги, идти по которой я был обречён. Кроме гуманного Брет-Гарта и бульварных романов, я
уже прочитал немало серьёзных книг, они возбудили у меня стремление к чему-то неясному,
но более значительному, чем всё, что я видел.
И в то же время у меня зародились новые знакомства, новые впечатления. На пустырь,
рядом с квартирой Евреинова, собирались гимназисты играть в городки, и меня очаровал один
из них - Гурий Плетнёв. Смуглый, синеволосый, как японец, с лицом в мелких чёрных точках,
точно натёртым порохом, неугасимо весёлый, ловкий в играх, остроумный в беседе, он был
насыщен зародышами разнообразных талантов. И, как почти все талантливые русские люди,
он жил на средства, данные ему природой, не стремясь усилить и развить их. Обладая тонким
слухом и великолепным чутьём музыки, любя её, он артистически играл на гуслях, балалайке,
гармонике, не пытаясь овладеть инструментом более благородным и трудным. Был он беден,
одевался плохо, но его удальству, бойким движениям жилистого тела, широким жестам очень
отвечали: измятая, рваная рубаха, штаны в заплатах и дырявые, стоптанные сапоги.
Он был похож на человека, который после длительной и трудной болезни только что
встал на ноги, или похож был на узника, вчера выпущенного из тюрьмы, - всё в жизни было
для него ново, приятно, всё возбуждало в нём шумное веселье - он прыгал по земле, как
ракета-шутиха.
Узнав, как мне трудно и опасно жить, он предложил поселиться с ним и готовиться в
сельские учителя. И вот я живу в странной, весёлой трущобе "Марусовке", вероятно, знакомой
не одному поколению казанских студентов. Это был большой полуразрушенный дом на
Рыбнорядской улице, как будто завоёванный у владельцев его голодными студентами,
проститутками и какими-то призраками людей, изживших себя. Плетнёв помещался в
коридоре под лестницей на чердак, там стояла его койка, а в конце коридора у окна: стол, стул,
и это - всё. Три двери выходили в коридор, за двумя жили проститутки, за третьей -
чахоточный математик из семинаристов, длинный, тощий, почти страшный человек,
обросший жёсткой рыжеватой шерстью, едва прикрытый грязным тряпьём; сквозь дыры
тряпок жутко светилась синеватая кожа и рёбра скелета.
Он питался, кажется, только собственными ногтями, объедая их до крови, день и ночь
что-то чертил, вычислял и непрерывно кашлял глухо бухающими звуками. Проститутки