Page 3 - Мои университеты

огромное количество "бульварных" романов, прочитанных мною, ещё более возбуждали мои
симпатии к этой среде.
Профессиональный вор Башкин, бывший ученик учительского института, жестоко
битый, чахоточный человек, красноречиво внушал мне:
- Что ты, как девушка, ёжишься, али честь потерять боязно? Девке честь - всё её
достояние, а тебе - только хомут. Честен бык, так он - сеном сыт!
Рыженький, бритый, точно актёр, ловкими, мягкими движениями маленького тела
Башкин напоминал котёнка. Он относился ко мне учительно, покровительственно, и я видел,
что он от души желает мне удачи, счастья. Очень умный, он прочитал немало хороших книг,
более всех ему нравился "Граф Монте-Кристо".
- В этой книге есть и цель и сердце, - говорил он.
Любил женщин и рассказывал о них, вкусно чмокая, с восторгом, с какой-то судорогой в
разбитом теле; в этой судороге было что-то болезненное, она возбуждала у меня брезгливое
чувство, но речи его я слушал внимательно, чувствуя их красоту.
- Баба, баба! - выпевал он, и жёлтая кожа его лица разгоралась румянцем, тёмные глаза
сияли восхищением. - Ради бабы я - на всё пойду. Для неё, как для чорта, - нет греха! Живи
влюблён, лучше этого ничего не придумано!
Он был талантливый рассказчик и легко сочинял для проституток трогательные песенки
о печалях несчастной любви, его песни распевались во всех городах Волги, и - между прочими
- ему принадлежит широко распространённая песня:
Не красива я, бедна,
Плохо я одета,
Никто замуж не берёт
Девушку за это...
Хорошо относился ко мне тёмный человек Трусов, благообразный, щеголевато одетый, с
тонкими пальцами музыканта. Он имел в Адмиралтейской слободе лавочку с вывеской
"Часовых дел мастер", но занимался сбытом краденого.
- Ты, Пешков, к воровским шалостям не приучайся! - говорил он мне, солидно
поглаживая седоватую свою бороду, прищурив хитрые и дерзкие глаза. - Я вижу: у тебя иной
путь, ты человечек духовный.
- Что значит - духовный?
- А - в котором зависти нет ни к чему, только любопытство...
Это было неверно по отношению ко мне, завидовал я много и многому; между прочим,
зависть мою возбуждала способность Башкина говорить каким-то особенным,
стихоподобным ладом с неожиданными уподоблениями и оборотами слов. Вспоминаю начало
его повести об одном любовном приключении:
"Мутноокой ночью сижу я - как сыч в дупле - в номерах, в нищем городе Свияжске, а -
осень, октябрь, ленивенько дождь идёт, ветер дышит, точно обиженный татарин песню тянет;
без конца песня: о-о-о-у-у-у...
...И вот пришла она, лёгкая, розовая, как облако на восходе солнца, а в глазах - обманная
чистота души. "Милый, - говорит честным голосом, - не виновата я против тебя". Знаю - врёт,
а верю - правда! Умом - твёрдо знаю, сердцем - не верю, никак!"
Рассказывая, он ритмически покачивался, прикрывал глаза и часто мягким жестом
касался груди своей против сердца.
Голос у него был глухой, тусклый, а слова - яркие, и что-то соловьиное пело в них.
Завидовал я Трусову, - этот человек удивительно интересно говорил о Сибири, Хиве,
Бухаре, смешно и очень зло о жизни архиереев, а однажды таинственно сказал о царе
Александре III:
- Этот царь в своём деле мастер!
Трусов казался мне одним из тех "злодеев", которые в конце романа неожиданно для
читателя - становятся великодушными героями.
Иногда, в душные ночи, эти люди переправлялись через речку Казанку, в луга, в кусты, и