Page 40 - Отец Горио

сомневается в себе. В настоящую минуту Эжена угнетала фраза: «Вы сами закрыли себе двери
у графини». «А я пойду! — говорил он себе. — И если госпожа де Босеан права, если
приказано меня не принимать… тогда… тогда графиня де Ресто встретится со мной во всех
гостиных, где она бывает. Я выучусь владеть шпагой, стрелять из пистолета и убью ее
Максима!..» «А деньги? — кричал ему рассудок. — Откуда их возьмешь?» И тотчас
выставленное напоказ богатство графини де Ресто сверкнуло у него перед глазами. Он видел
роскошь, которую, несомненно, любила бывшая девица Горио, сверкающую всюду позолоту,
крикливо дорогие предметы обстановки — словом, роскошь неумной выскочки,
расточительность богатой содержанки. Это ослепительное видение сразу меркло перед
величественным особняком Босеанов. Мечты Эжена, прикованные к высшим сферам
парижского общества, внушили ему много дурных помыслов, сделав покладистее ум и
совесть. Мир предстал ему теперь таким, каков он есть: в бессилии своей морали и закона
перед богатством; ultima ratio mundi 37 виделась ему в деньгах. «Прав Вотрен. Богатство —
вот добродетель!» — сказал Эжен сам себе.
Добравшись до улицы Нев-Сент-Женевьев, он быстро взошел к себе наверх, сбежал
обратно, чтобы отдать извозчику десять франков, вошел в тошнотворную столовую и увидел
всех нахлебников, кормившихся, как скот у яслей. Это убогое зрелище, вид этой столовой
вызвали в нем чувство омерзения. Слишком резкий переход, слишком разительный контраст
должен был в необычайной мере усилить его честолюбивые стремления. По одну сторону —
яркие, чарующие образы, созданные самой изящной общественной средой, живые молодые
лица, окруженные дивными произведениями искусства и предметами роскоши, страстные,
поэтичные личности; по другую сторону — зловещие картины в обрамлении грязной нищеты,
лица, у которых от игры страсти только и осталось, что двигавшие ими когда-то веревочки и
механизмы. Советы г-жи де Босеан, подсказанные этой обманутой женщине негодованием, ее
соблазнительные предложения воскресли в памяти Эжена, а нужда внушила ему, как
истолковать их; чтобы достичь богатства, Эжен решил заложить две параллельные траншеи:
опереться и на любовь и на науку, стать светским человеком и доктором юридических наук.
Он все еще оставался большим ребенком. Две эти линии представляют собой асимптоты 38
и никогда не могут пересечься.
— Вы что-то очень мрачны, господин маркиз, — сказал Вотрен, окинув Растиньяка
своим особым взглядом, казалось проникавшим в самые сокровенные тайны человеческой
души.
— Я не расположен терпеть шутки от тех, кто называет меня «господин маркиз», —
ответил Растиньяк. — Чтобы в Париже быть по-настоящему маркизом, надо иметь сто тысяч
ливров годового дохода, а когда живешь в «Доме Воке», то уж наверно не состоишь в
избранниках фортуны.
Вотрен взглянул на Растиньяка отечески пренебрежительно, словно хотел сказать:
«Щенок! Да я могу сделать из тебя котлету!» Потом ответил:
— Вы не в духе, и, может быть, потому, что не имели успеха у прекрасной графини де
Ресто.
— Она велела не принимать меня, так как я сказал, что отец ее сидит с нами за одним
столом! — воскликнул Растиньяк.
Нахлебники переглянулись. Папаша Горио опустил глаза и отвернулся, чтобы их
вытереть.
— Вы попали мне табаком в глаз, — сказал он своему соседу.
— Кто станет обижать папашу Горио, тот будет иметь дело со мной, заявил Эжен, глядя

37 Конечная основа мира (лат.).

38 Асимптота — буквально: «несовпадающая» (греч.) — прямая, которая, будучи безгранично продолжена,
постоянно приближается к соответствующей кривой, но не пересекается с нею.