Page 105 - Паломничество Чайльд-Гарольда

В последней песни пилигрим появляется реже, чем в предыдущих, и поэтому
он менее отделим от автора, который говорит здесь от своего собственного лица.
Объясняется это тем, что я устал последовательно проводить линию, которую все,
кажется, решили не замечать. Подобно тому китайцу в «Гражданине мира»
Голдсмита, [158] которому никто не хотел верить, что он китаец, я напрасно
доказывал и воображал, будто мне это удалось, что пилигрима не следует
смешивать с автором. Но боязнь утерять различие между ними и постоянное
недовольство тем, что мои усилия ни к чему не приводят, настолько угнетали
меня, что я решил затею эту бросить — и так и сделал. Мнения, высказанные и
еще высказываемые по этому поводу, теперь уже не представляют интереса:
произведение должно зависеть не от автора, а от самого себя. Писатель, не
находящий в себе иных побуждений, кроме стремления к успеху, минутному или
даже постоянному, успеху, который зависит от его литературных достижений,
заслуживает общей участи писателей.
Мне хотелось коснуться в следующей песни, либо в тексте, либо в
примечаниях, современного состояния итальянской литературы, а может быть,
также и нравов. Но вскоре я убедился, что текст, в поставленных мною границах,
едва ли может охватить всю путаницу внешних событий и вызываемых ими
размышлений. Что же касается примечаний, которыми я, за немногими
исключениями, обязан вашей помощи, то их пришлось ограничить только теми,
которые служат разъяснению текста.
Кроме того, это деликатная и не очень благородная задача — говорить о
литературе и нравах нации, такой несхожей с собственной. Это требует внимания
и беспристрастия и могло бы вынудить нас — хотя мы отнюдь не принадлежим к
числу невнимательных наблюдателей и профанов в языке и обычаях народа,
среди которого недавно находились, — отнестись с недоверием к собственному
суждению или, во всяком случае, отложить его, чтобы проверить свои познания.
Разногласия партий, как в политике, так и в литературе, достигли или достигают
такого ожесточения, что для иностранца стало почти невозможным сохранить
беспристрастность. Достаточно процитировать — по крайней мере, для моей цели
— то, что было сказано на их собственном и прекрасном языке: «Mi pare che in un
paese tutto poetico, che vanta la lingua la più nobile ed insieme la più dolce, tutte le vie
diverse si possono tentare, e che sinche la patria di Alfieri e di Monti non ha perduto
l'antico valore, in tutte essa dovrebbe essere la prima». [159]
Италия продолжает давать великие имена [160] — Канона, Монти, Уго Фосколо,
Пиндемонте, Висконти, Морелли, Чиконьяра, Альбрицци, Медзофанти, Май,
Мустоксиди, Альетти и Вакка почти во всех отраслях искусства, науки и
литературы обеспечивают нынешнему поколению почетное место, а кое в чем —
даже самое высокое: Европа — весь мир — имеют только одного Канову.
Альфьери где-то сказал: [161] «La pianta uomo nasce più robusta in Italia che in
qualunque altra terra e che gli stessi atroci delitti che vi si commettono ne sono una
prova». [162] Не подписываясь под второй половиной этой фразы, поскольку она
представляет собой опасную доктрину, истинность которой можно опровергнуть
более сильными доказательствами, хотя бы тем, что итальянцы нисколько не