Page 59 - Путешествие из Петербурга в Москву

граждан, если бы делание нив было рачительно, если бы было свободно.
Но если принужденная работа дает меньше плода, то не достигающие своея цели земные
произведения толико же препятствуют размножению народа. Где есть нечего, там хотя бы и
было кому есть, не будет; умрут от истощения. Тако нива рабства, неполный давая плод,
мертвит граждан, им же определены были природою избытки ее. Но сим ли одним
препятствуется в рабстве многоплодие? К недостатку прокормления и одежд присовокупили
работу до изнеможения. Умножь оскорбления надменности и уязвления силы, даже в
любезнейших человека чувствованиях; тогда со ужасом узришь возникшее губительство
неволи, которое тем только различествует от побед и завоеваний, что не дает тому родиться,
что победа посекает. Но от нее вреда больше. Легко всяк усмотрит, что одна опустошает
случайно, мгновенно; другая губит долговременно и всегда; одна, когда прейдет полет ее,
скончаевает свое свирепство; другая там только начнется, где сия кончится, и примениться не
может, разве опасным всегда потрясением всея внутренности.
Но нет ничего вреднее, как всегдашнее на предметы рабства воззрение. С одной стороны
родится надменность, а с другой робость. Тут никакой не можно быть связи, разве насилие. И
сие, собирался в малую среду, властнодержавное свое действие простирает всюду тяжко. Но
поборники неволи, власть и острие в руках имеющих, сами ключимые во узах,
наияростнейшие оныя бывают проповедники. Кажется, что дух свободы толико в рабах
иссякает, что не токмо не желают скончать своего страдания, но тягостно им зрети, что другие
свободствуют. Оковы свои возлюбляют, если возможно человеку любити свою пагубу. Мне
мнится в них зрети змию, совершившую падение первого человека. – Примеры властвования
суть заразительны. Мы сами, признаться должно, мы, ополченные палицею мужества и
природы на сокрушение стоглавного чудовища, иссосающего пищу общественную,
уготованную на прокормление граждан, мы поползнулися, может быть, на действия
самовластия, и хотя намерения наши были всегда благи и. к блаженству целого стремились, но
поступок наш державный полезностию своею оправдаться не может. И так ныне молим вас
отпущения нашего неумышленного дерзновения.
Не ведаете ли, любезные наши сограждане, коликая нам предстоит гибель, в коликой мы
вращаемся опасности. Загрубелые все чувства рабов, и благим свободы мановением в
движение не приходящие, тем укрепят и усовершенствуют внутреннее чувствование. Поток,
загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит
противустояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему не
возможет. Таковы суть братия наша, во узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол
ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву.
Смерть и пожигание нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее
и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут во мщении своем.
Приведите себе на память прежние повествования. Даже обольщение колико яростных
сотворило рабов на погубление господ своих!
Прельщенные грубым самозванцем, текут ему вослед и ничего толико не желают, как
освободиться от ига своих властителей; в невежестве своем другого средства к тому не
умыслили, как их умерщвление. Не щадили они ни пола, ни возраста. Они искали паче веселие
мщения, нежели пользу сотрясения уз. 133
Вот что нам предстоит, вот чего нам ожидать должно. Гибель возносится горе
постепенно, и опасность уже вращается над главами нашими. Уже время, вознесши косу, ждет
часа удобности, и первый льстец или любитель человечества, возникши на пробуждение
несчастных, ускорит его мах. Блюдитеся.
Но если ужас гибели и опасность потрясения стяжаний подвигнуть может слабого из вас,
неужели не будем мы толико мужественны в побеждении наших предрассуждений, – в

133 Отстаивая право народа на восстание, Радищев не считал движение пугачевцев под царистскими
лозунгами надежным путем к свержению абсолютистско-помещичьего гнета.