Page 91 - Путешествие из Петербурга в Москву

движим уже ею, прислал ко мне сказать, чтобы я из-за стола вышел и ужинал бы в своей
горнице.
Вообразите, колико чувствительно мне было сие уничижение. Я, скрыв, однако же,
исступающие из глаз моих слезы, удалился. На другой день не смел я показаться. Не
наведывался обо мне, принесли мне обед мой и ужин. То же было и в следующие дни. Чрез
неделю после свадьбы в один день после обеда новая госпожа, осматривая дом и распределяя
всем служителям должности и жилище, зашла в мои комнаты. Они для меня уготованы были
старым моим барином. Меня не было дома. Не повторю того, что она говорила, будучи в оных,
мне в посмеяние, но, возвратясь домой, мне сказали ее приказ, что мне отведен угол в нижнем
этаже, с холостыми официантами, где моя постеля, сундук с платьем и бельем уже
поставлены; все прочее она оставила в прежних моих комнатах, в коих поместила своих девок.
Что в душе моей происходило, слыша сие, удобнее чувствовать, если кто может, нежели
описать. Но дабы не занимать вас излишним, может быть, повествованием, госпожа моя,
вступив в управление дома и не находя во мне способности к услуге, поверстала меня в лакеи
и надела на меня ливрею.
Малейшее мнимое упущение сея должности влекло за собою пощечины, батожье,
кошки. О государь мой, лучше бы мне не родиться! Колико крат негодовал я на умершего
моего благодетеля, что дал мне душу на чувствование. Лучше бы мне было возрасти в
невежестве, не думав никогда, что семь человек, всем другим равный. Давно бы, давно бы
избавил себя ненавистной мне жизни, если бы не удерживало прещение вышнего над всеми
судии. Я определил себя сносить жребий мой терпеливо. И сносил не токмо уязвления
телесные, но и те, коими она уязвляла мою душу. Но едва не преступил я своего обета и не
отъял у себя томные остатки плачевного жития при случившемся новом души уязвлении.
Племянник моей барыни, молодец семнадцати лет, сержант гвардии, воспитанный во
вкусе московских щегольков, влюбился в горнишную девку своей тетушки и, скоро овладев
опытною ее горячностию, сделал ее матерью. Сколь он ни решителен был в своих любовных
делах, но при сем происшествии несколько смутился. Ибо тетушка его, узнав о сем, запретила
вход к себе своей горнишной, а племянника побранила слегка по обыкновению милосердых
господ, она намерилась наказать ту, которую жаловала прежде, выдав ее за конюха замуж. Но
как все они были уже женаты, а беременной для славы дома надобен был муж, то хуже меня из
всех служителей не нашла. И о сем госпожа моя в присутствии своего супруга мне возвестила
яко отменную мне милость. Не мог я более терпеть поругания.
«Бесчеловечная женщина! Во власти твоей состоит меня мучить и уязвлять мое тело;
говорите вы, что законы дают вам над нами сие право. Я и сему мало верю; но то твердо знаю,
что вступать в брак никто принужден быть не может».
– Слова мои произвели в ней зверское молчание. Обратясь потом к супругу ее:
«Неблагодарный сын человеколюбивого родителя, забыл ты его завещание, забыл и свое
изречение; но не доводи до отчаяния души, твоей благороднейшей, страшись!»
Более сказать я не мог, ибо по повелению госпожи моей отведен был на конюшню и
сечен нещадно кошками. На другой день едва я мог встать от побоев с постели; и паки
приведен был пред госпожу мою.
«Я тебе прощу, – говорила она, – твою вчерашнюю дерзость; женись на моей Маврушке,
она тебя просит, и я, любя ее в самом ее преступлении, хочу это для нее сделать».
«Мой ответ, – сказал я ей, – вы слышали вчера, другого не имею.
Присовокуплю только то, что просить на вас буду начальство в принуждении меня к
тому, к чему не имеете права».
«Ну, так пора в солдаты», – вскричала яростно моя госпожа… – Потерявший
путешественник в страшной пустыне свою стезю меньше обрадуется, сыскав опять оную,
нежели обрадован был я, услышав сии слова; «в солдаты», – повторила она, и на другой день
то было исполнено.
Несмысленная! Она думала, что так, как и поселянам, поступление в солдаты есть
наказание. Мне было то отрада, и как скоро мне выбрили лоб, то я почувствовал, что я