Page 95 - Путешествие из Петербурга в Москву

возвышением; что в душе своей он скареднейшее есть существо; что обман, вероломство,
предательство, блуд, отравление, татьство, грабеж, убивство не больше ему стоят, как выпить
стакан воды; что ланиты его никогда от стыда не краснели, разве от гнева или пощечины; что
он друг всякого придворного истопника и раб едва-едва при дворе нечто значащего. Но
властелин и презирающ неведающих его низкости и ползущества. Знатность без истинного
достоинства подобна колдунам в наших деревнях. Все крестьяне их почитают и боятся, думая,
что они чрезъестественные повелители. Над ними сии обманщики властвуют по своей воле. А
сколь скоро в толпу, их боготворящую, завернется мало кто, грубейшего невежества
отчуждившийся, то обман их обнаруживается, и таковых дальновидцев они не терпят в том
месте, где они творят чудеса. Равно берегись и тот, кто посмеет обнаружить колдовство
вельмож.
Но где мне гнаться за его превосходительством! Он поднял пыль столбом, которая по
пролете его исчезла, и я, приехав в Клин, нашел даже память его погибшую с шумом.

КЛИН

– «Как было во городе во Риме, там жил да был Евфимиам князь…» – Поющий сию
народную песнь, называемую «Алексеем божиим человеком», был слепой старик, седящий у
ворот почтового двора, окруженный толпою по большей части ребят и юношей. Сребровидная
его глава, замкнутые очи, вид спокойствия, в лице его зримого, заставляли взирающих на
певца – предстоять ему со благоговением. Неискусный хотя его напев, но нежностию
изречения сопровождаемый, проницал в сердца его слушателей, лучше природе внемлющих,
нежели взращенные во благогласии уши жителей Москвы и Петербурга внемлют кудрявому
напеву Габриелли, Маркези или Тоди. 229 Никто из предстоящих не остался без зыбления
внутрь глубокого, когда клинский певец, дошед до разлуки своего ироя, едва прерывающимся
ежемгновенно гласом изрекал свое повествование.
Место, на коем были его очи, исполнилося исступающих из чувствительной от бед души
слез, и потоки оных пролилися по ланитам воспевающего. О природа, колико ты
властительна! Взирая на плачущего старца, жены возрыдали; со уст юности отлетела
сопутница ее, улыбка; на лице отрочества явилась робость, неложный знак болезненного, но
неизвестного чувствования; даже мужественный возраст, к жестокости толико привыкший,
вид восприял важности. О! природа, – возопил я паки…
Сколь сладко неязвительное чувствование скорби! Колико сердце оно обновляет и оного
чувствительность. Я рыдал вслед за ямским собранием, и слезы мои были столь же для меня
сладостны, как исторгнутые из сердца Вертером… 230 О мой друг, мой друг! Почто и ты не
зрел сея картины? Ты бы прослезился со мною, и сладость взаимного чувствования была бы
гораздо усладительнее.
По окончании песнословия все предстоящие давали старику как будто бы награду за его
труд. Он принимал все денежки и полушки, все куски и краюхи хлеба довольно равнодушно,
но всегда сопровождая благодарность свою поклоном, крестяся и говоря к подающему: «Дай
бог тебе здоровья». Я не хотел отъехать, не быв сопровождаем молитвою сего, конечно,
приятного небу старца.
Желал его благословения на совершение пути и желания моего. Казалося мне, да и

дело обыкновенно в тот же час и решено». Эта сатира на двор Екатерины была опубликована лишь в 1829 г.).
(Прим. автора.)

229 Габриелли Катарина (1730–1796), Маркези Луиджи (1755–1829), Тоди Мария Франциска Лючия
(1748–1793) – итальянские певцы.

230 Вертер – герой романа Гете «Страдания молодого Вертера»
(1774).