Page 113 - Собор Парижской Богоматери

даровал ей дочь. Нечего и говорить, как она была счастлива: это был ураган слез, ласк и
поцелуев. Она выкормила грудью свое дитя, нашила ему пеленок из своего единственного
одеяла и уже больше не чувствовала ни холода, ни голода. Она похорошела. Стареющая
девушка превратилась в юную мать. Возобновились любовные связи, мужчины опять стали
посещать Шантфлери, опять нашлись покупатели на ее товар. Из всей этой мерзости она
извлекала деньги на пеленочки, детские чепчики, слюнявочки, кружевные распашонки и
шелковые капоры и даже не помышляла о том, чтобы купить себе хотя бы одеяло. – Эсташ! Я
тебе сказала, чтобы ты не смел есть лепешку! – Я уверена, что у маленькой Агнесы, – так
нарекли девочку, фамилию свою Шантфлери давно утратила, – у этой малютки было больше
ленточек и всяких вышивок, чем у дочери владельца дофинэ. У нее была пара башмачков,
таких красивых, каких, наверно, сам король Людовик Одиннадцатый не носил в детстве! Мать
сама сшила и вышила их, как только может вышить золотошвейка, разукрасила, точно
покрывало божьей матери. Это были самые малюсенькие розовые башмачки, какие я только
видела. Они были не длиннее моего большого пальца; не верилось, что они впору малютке,
пока не увидишь, как ее разувают. Правда, ножки у нее были такие маленькие, такие
миленькие, такие розовые, – розовее, чем шелк на башмачках! Ах, когда у вас будут дети,
Ударда, вы поймете, что нет ничего милее этих маленьких ножек и ручек!
– Я-то не прочь! – вздохнув, ответила Ударда, – но мне приходится ждать, когда этого
пожелает Андри Мюнье.
– Но у дочурки Пакетты были хороши не только ножки, – продолжала Майетта. – Я
видела ее, когда ей исполнилось всего четыре месяца. Это был настоящий херувимчик! Глазки
большие, больше, чем ротик, волосики шелковистые, черные и уже вились. Она была бы
красавицей брюнеткой к шестнадцати годам! Мать с каждым днем все больше влюблялась в
нее. Она ласкала ее, щекотала, купала, наряжала и осыпала поцелуями. Она просто с ума по
ней сходила, она благодарила за нее бога. Особенно ее восхищали крошечные розовые ножки
ребенка! Она не переставала им удивляться, она не отрывала от них губ, она теряла голову от
счастья. Она их обувала и разувала, любовалась, поражалась, целыми днями разглядывала их,
умилялась, видя, как они пытаются ходить по кровати, и охотно провела бы всю свою жизнь
на коленях, надевая на них башмачки и снимая, словно то были ножки младенца Иисуса.
– Интересно, – заметила вполголоса Жервеза, – но все-таки при чем же тут цыгане?
– А вот при чем, – продолжала Майетта. – Както в Реймс прибыли странные всадники.
То были нищие и бродяги, шнырявшие по всей стране под предводительством своего герцога
и своих графов. Все как один смуглые, с курчавыми волосами и серебряными кольцами в
ушах. Женщины еще уродливее мужчин. У них были еще более загоревшие, всегда открытые
лица, скверные платья, ветхие покрывала из грубой мешковины, завязанные на плече, и
волосы, как лошадиные хвосты. А дети, копошившиеся у них на коленях, могли бы напугать
даже обезьян! Шайка нехристей! Все они из Нижнего Египта, прямо через Польшу,
нахлынули на Реймс. Говорили, что их исповедовал сам папа и наложил на них эпитимью –
семь лет кряду скитаться по белу свету, ночуя под открытым небом. Поэтому их называли
также «кающимися», и от них плохо пахло. Когда-то они, кажется, были сарацинами, а потому
верили в Юпитера и требовали по десяти турецких ливров со всех архиепископов, епископов и
аббатов, имеющих право на митру и посох. И все это будто бы по папской булле. В Реймс они
явились затем, чтобы именем алжирского короля и германского императора предсказывать
судьбу. Вы понимаете, что вход в город им был воспрещен. Вся эта шайка охотно
расположилась табором близ Бренских ворот, на том самом пригорке, где стоит мельница,
рядом со старыми меловыми ямами. Понятно, что весь Реймс отправился на них глазеть. Они
смотрели людям на руки и пророчили всякие чудеса. Они могли предсказать Иуде, что тот
сделается папой. Но тут стали поговаривать, будто они похищают детей, срезают кошельки и
едят человеческое мясо. Благоразумные люди советовали безрассудным: «Не ходите туда», а
сами ходили тайком. Все словно помешались на них. Правда, они так ловко предсказывали,
что могли бы удивить даже кардинала. Все матери стали гордиться своими детьми с тех пор,
как цыганки прочли по линиям детских ручек чудеса, написанные там на каком-то дикарском