Page 183 - Собор Парижской Богоматери

и мы чутьчуть подпороли друг другу кожу. Вот и все.
Враль-капитан отлично знал, что дело чести всегда возвышает мужчину в глазах
женщины. И действительно, Флер-де-Лис смотрела на него, трепеща от страха, счастья и
восхищения. Однако она еще не совсем успокоилась.
– Лишь бы вы были совсем здоровы, мой Феб! – проговорила она. – Я не знаю вашего
Маэ Феди, но он гадкий человек. А из-за чего вы поссорились?
Феб, воображение которого не отличалось особой изобретательностью, не знал, как
отделаться от своего подвига.
– Право, не знаю!.. Пустяк… лошадь… Неосторожное слово!.. Дорогая! – желая
переменить разговор, воскликнул он. – Что это за шум на площади?
Он подошел к окну.
– Боже, сколько народу! Взгляните, моя прелесть!
– Не знаю, – ответила Флер-де-Лис. – Кажется, какая-то колдунья должна сегодня утром
публично каяться перед собором, после чего ее повесят.
Капитан настолько был уверен в окончании истории с Эсмеральдой, что слова
Флер-де-Лис нисколько его не встревожили. Однако он все же задал ей два-три вопроса:
– А как зовут колдунью?
Не знаю, – ответила Флер-де-Лис.
– А в чем ее обвиняют?
– Тоже не знаю.
Она снова пожала своими белыми плечами.
– Господи Иисусе! – воскликнула г-жа Алоиза. – Теперь развелось столько колдунов,
что, я полагаю, их сжигают, даже не зная их имени. С таким же успехом можно добиться
имени каждого облака на небе. Но можете не беспокоиться, преблагой господь ведет им
счет. – Почтенная дама встала и подошла к окну. – Боже мой! – воскликнула она в испуге. –
Вы правы, Феб, действительно, какая масса народу! Господи, даже на крыши взобрались!
Знаете, Феб, это напоминает мне молодость, приезд короля Карла Седьмого, – тогда собралось
столько же народу. Не помню, в каком году это было. Когда я вам рассказываю об этом, то
вам, не правда ли, кажется, что все это глубокая старина, а передо мной воскресает моя
юность. О, в те времена народ был красивее, чем теперь! Люди стояли даже на зубцах башни
Сент-Антуанских ворот. А позади короля на его же коне сидела королева, и за их
величествами следовали все придворные дамы, также сидя за спинами придворных кавалеров.
Я помню, как много смеялись, что рядом с Аманьоном де Гарландом, человеком очень
низкого роста, ехал сир Матфелон, рыцарь-исполин, перебивший тьму англичан. Это было
дивное зрелище! Торжественное шествие всех дворян Франции с их пламеневшими стягами!
У одних были значки на пике, у других – знамена. Всех-то я и не упомню Сир де Калан-со
значком; Жан де Шатоморан – со знаменем; сир де Куси – со знаменем, да таким красивым,
какого не было ни у кого, кроме герцога Бурбонского. Как грустно думать, что все это было и
ничего от этого не осталось!
Влюбленные не слушали почтенную вдову. Феб снова облокотился на спинку стула
нареченной – очаровательное место, откуда взгляд повесы проникал во все отверстия корсажа
Флер-де-Лис. Ее косынка так кстати распахивалась, предлагая взору зрелище столь
пленительное и давая такой простор воображению, что Феб, ослепленный блеском
шелковистой кожи, говорил себе: «Можно ли любить кого-нибудь, кроме блондинок?»
Оба молчали. По временам девушка, бросая на Феба восхищенный и нежный взор,
поднимала голову, и волосы их, освещенные весенним солнцем, соприкасались.
– Феб! – шепотом сказала Флер-де-Лис, – мы через три месяца обвенчаемся.
Поклянитесь мне, что вы никого не любите, кроме меня.
– Клянусь вам, мой ангел! – ответил Феб; страстность его взгляда усиливала
убедительность его слов. Может быть, в эту минуту он и сам верил тому, что говорил.
Между тем добрая мать, восхищенная полным согласием влюбленных, вышла из
комнаты по каким-то мелким хозяйственным делам. Ее уход так окрылил предприимчивого