Page 184 - Собор Парижской Богоматери

капитана, что его стали обуревать довольно странные мысли. Флер-де-Лис любила его, он был
с нею помолвлен, они были вдвоем; его былая склонность к ней снова пробудилась, если и не
во всей свежести, то со всею страстностью; неужели же это такое преступление – отведать
хлеба со своего поля до того, как он созреет? Я не уверен в том, что именно эти мысли
проносились у него в голове, но достоверно то, что Флер-де-Лис вдруг испугалась выражения
его лица. Она оглянулась и тут только заметила, что матери в комнате нет.
– Боже, как мне жарко! – охваченная тревогой, сказала она и покраснела.
– В самом деле, – согласился Феб, – скоро полдень, солнце печет. Но можно опустить
шторы.
– Нет! Нет! – воскликнула бедняжка. – Напротив, мне хочется подышать чистым
воздухом!
Подобно лани, чувствующей приближение своры гончих, она встала, подбежала к
стеклянной двери, толкнула ее и выбежала на балкон.
Феб, раздосадованный, последовал за ней.
Площадь перед Собором Богоматери, на которую, как известно, выходил балкон,
представляла в эту минуту зловещее и необычайное зрелище, уже по-иному испугавшее
робкую Флер-де-Лис.
Огромная толпа переполняла площадь, заливая все прилегающие улицы. Невысокая
ограда паперти, в половину человеческого роста, не могла бы сдержать напор толпы, если бы
перед ней не стояли сомкнутым двойным рядом сержанты городской стражи и стрелки с
пищалями в руках. Благодаря этому частоколу пик и аркебуз паперть оставалась свободной.
Вход туда охранялся множеством вооруженных алебардщиков в епископской ливрее.
Широкие двери собора были закрыты, что представляло контраст с бесчисленными,
выходившими на площадь окнами, распахнутыми настежь, вплоть до слуховых, где виднелись
головы, напоминавшие груды пушечных ядер в артиллерийском парке.
Поверхность этого моря людей была серого, грязноватого, землистого цвета. Ожидаемое
зрелище относилось, по-видимому, к разряду тех, которые обычно привлекают к себе лишь
подонки простонародья. Над этой кучей женских чепцов и до отвращения грязных волос стоял
отвратительный шум. Здесь было больше смеха, чем криков, больше женщин, нежели
мужчин.
Время от времени чей-нибудь пронзительный и возбужденный голос прорезал общий
шум.
– Эй, Майэ Балиф! Разве ее здесь и повесят?
– Дура! Здесь она будет каяться в одной рубахе! Милосердный господь начихает ей
латынью в рожу! Это всегда проделывают тут как раз в полдень. А хочешь полюбоваться
виселицей, так ступай на Гревскую площадь.
– Пойду потом.
– Скажите, тетушка Букамбри, правда ли, что она отказалась от духовника?
– Кажется, правда, тетушка Бешень.
– Ишь ты, язычница!
– Таков уж обычай, сударь Дворцовый судья обязан сдать преступника, если он
мирянин, для совершения казни парижскому прево, если же он духовного звания –
председателю духовного суда.
– Благодарю вас, сударь.
– Боже! – воскликнула Флер-де-Лис – Несчастное создание!
Ее взгляд, скользнувший по толпе, был исполнен печали. Капитан, не обращая внимания
на скопище простого народа, был занят невестой и ласково теребил сзади пояс ее платья Она с
умоляющей улыбкой обернулась к нему.
– Прошу вас, Феб, не трогайте меня! Если войдет матушка, она заметит вашу руку.
В эту минуту на часах Собора Богоматери медлен но пробило двенадцать Ропот
удовлетворения пробежал в толпе Едва затих последний удар, все головы задвигались, как
волны от порыва ветра, на площади, в окнах, на крышах завопили – «Вот она!»