Page 195 - Собор Парижской Богоматери

Внезапно в лицо ему повеяло прохладой, он оказался у двери верхней галереи. Воздух
был свеж; по небу неслись облака, широкие, белые валы которых, громоздясь друг на друга и
обламывая угловатые края, напоминали ледоход. Лунный серп среди облаков казался
небесным кораблем, потерпевшим крушение и затертым воздушными льдами.
Некоторое время он всматривался в просветы между колонками, которые образовывали
ограду, соединявшую обе башни, сквозь дымку тумана и испарений, в безмолвную толпу
дальних парижских кровель, острых, неисчислимых, скученных, маленьких, словно волны
спокойного моря в летнюю ночь.
Луна бросала бледный свет, придававший небу и земле пепельный отлив.
В эту минуту башенные часы подали свой высокий надтреснутый голос. Пробило
полночь. Священнику вспомнился полдень. Вновь било двенадцать.
– О, она теперь, должно быть, уже похолодела! – прошептал он.
Вдруг порыв ветра задул лампаду, и почти в то же мгновение он увидел у
противоположного угла башни тень, белое пятно, некий образ, женщину. Он вздрогнул. Рядом
с женщиной стояла козочка, блеяние которой сливалось с последним ударом часов.
Он нашел в себе силы взглянуть на нее. То была она.
Она была бледна и сурова. Ее волосы так же, как и поутру, спадали на плечи. Но ни
веревки на шее, ни связанных рук. Она была свободна, она была мертва.
Она была в белой одежде, белое покрывало спускалось с ее головы.
Медленной поступью подвигалась она к нему, глядя на небо. Колдунья-коза следовала за
нею. Бежать он не мог; он чувствовал, что превратился в камень, что собственная тяжесть
непреодолима. Каждый раз, когда она делала шаг вперед, он делал шаг назад, не более. Так
отступил он под темный лестничный свод. Он леденел при мысли, что, может быть, и она
направится туда же; если бы это случилось, он умер бы от ужаса.
Она действительно приблизилась к двери, ведущей на лестницу, постояла несколько
мгновений, пристально вглядываясь в темноту, но не различая в ней священника, и прошла
мимо. Она показалась ему выше ростом, чем была при жизни; сквозь ее одежду просвечивала
луна; он слышал ее дыхание.
Когда она удалилась, он так же медленно, как и призрак, стал спускаться по лестнице,
чувствуя себя тоже призраком; его взгляд блуждал, волосы стояли дыбом. Все еще держа в
руке потухшую лампаду и спускаясь по спирали лестницы, он явственно слышал над своим
ухом голос, который со смехом повторял: «… И некий дух пронесся пред лицом моим, и я
почувствовал его легкое дуновение, и волосы мои встали дыбом».

II. Горбатый, кривой, хромой

Каждый город средневековья, каждый город Франции вплоть до царствования
Людовика XII имел свои убежища. Эти убежища среди потопа карательных мер и варварских
судебных установлении, наводнявших города, были своего рода островками за пределами
досягаемости человеческого правосудия. Всякий причаливший к ним преступник был спасен.
В ином предместье было столько же убежищ, сколько и виселиц. Это было злоупотребление
безнаказанностью рядом со злоупотреблением казнями – два вида зла, стремившихся
обезвредить друг друга. Королевские дворцы, княжеские особняки, а главным образом храмы
имели право убежища. Чтобы населить город, его целиком превращали на время в место
убежища. Так Людовик XI в 1467 году объявил убежищем Париж.
Вступив в него, преступник был священен, пока не покидал города. Но один шаг за
пределы святилища – и он снова падал в пучину. Колесо, виселица, дыба неусыпной стражей
окружали место убежища и подстерегали свои жертвы, подобно акулам, снующим вокруг
корабля. Бывали примеры, что приговоренные доживали до седых волос в монастыре, на
лестнице дворца, в службах аббатства, под порталом храма; убежище было той же тюрьмой.
Случалось, что по особому постановлению судебной палаты неприкосновенность
убежища нарушалась, и преступника отдавали в руки палача; но это бывало редко. Судьи