Page 230 - Собор Парижской Богоматери

Один из них был вельможа в роскошном костюме, состоявшем из широких коротких
штанов, пунцового, расшитого серебром камзола и плаща с парчовыми, в черных разводах,
широкими рукавами. Этот великолепный наряд, на котором играл свет, казалось, пламенел
каждой своей складкой. На груди у него был вышит яркими шелками герб, две полоски,
образовавшие угол вершиной вверх, а под ним бегущая лань С правой стороны гербового
щита масличная ветвь, с левой – олений рог. На поясе висел богатый кинжал, золоченая
рукоятка которого была похожа на гребень шлема с графской короной наверху. У этого
человека было злое лицо, высокомерный вид, гордо поднятая голова. Прежде всего бросалась
в глаза его надменность, затем хитрость.
Держа в руках длинный свиток, он с непокрытой головой стоял за креслом, в котором,
согнувшись, закинув ногу на ногу и облокотившись о стол, сидел плохо одетый человек.
Вообразите в этом пышном, обитом колдовской кожей кресле угловатые колени, тощие ляжки
в поношенном трико из черной шерсти, туловище, облаченное в фланелевый кафтан,
отороченный облезлым мехом, и старую засаленную шляпу из самого скверного черного
сукна, с прикрепленными вокруг тульи свинцовыми фигурками. Прибавьте к этому грязную
ермолку, почти скрывавшую волосы, – вот и все, что можно было разглядеть на сидевшем
человеке. Голова его свесилась на грудь; виден был лишь кончик длинного носа, на который
падал луч света. По иссохшим морщинистым рукам нетрудно было догадаться, что в кресле
сидит старик. Это и был Людовик XI.
Поодаль, за их спинами, беседовали вполголоса двое мужчин, одетых в платье
фламандского покроя. Оба они были хорошо освещены; те, кто присутствовал на
представлении мистерии Гренгуара, тотчас узнали бы в них двух главных послов Фландрии:
Гильома Рима, проницательного сановника из города Гента, и любимого народом чулочника
Жака Копеноля. Читатель припомнит, что эти два человека были причастны к тайной
политике Людовика XI.
Наконец в самой глубине комнаты, возле двери, неподвижно, как статуя, стоял в
полутьме крепкий, коренастый человек, в доспехах, в кафтане, вышитом гербами. Его
квадратное лицо с низким лбом и глазами навыкате, с огромной щелью рта и широкими
прядями прилизанных волос, закрывавшими уши, напоминало и пса и тигра.
У всех, кроме короля, головы были обнажены.
Вельможа, стоявший подле короля, читал ему чтото вроде длинной докладной записки,
которую тот, казалось, слушал очень внимательно. Фламандцы перешептывались.
– Крест господень! – ворчал Копеноль. – Я устал стоять. Неужели здесь нет ни одного
стула?
Рим, сдержанно улыбаясь, ответил отрицательным жестом.
– Крест Господень! – опять заговорил Копеноль, которому было очень трудно понижать
голос. – Меня так и подмывает усесться на пол и поджать под себя ноги, по обычаю
чулочников, как я это делаю у себя в лавке.
– Ни в коем случае, мэтр Жак!
– Как, мэтр Гильом? Значит, здесь дозволяется только стоять на ногах?
– Или на коленях, – отрезал Рим.
Король повысил голос. Они умолкли.
– Пятьдесят су за ливреи наших слуг и двенадцать ливров за плащи для нашей
королевской свиты! Так! Так! Рассыпайте золото бочками! Вы с ума сошли, Оливье?
Старик поднял голову. На его шее блеснули золотые раковины цепи ордена Михаила
Архангела. Свет упал на его сухой и угрюмый профиль. Он вырвал бумагу из рук Оливье.
– Вы нас разоряете! – крикнул он, пробегая записку своими ввалившимися глазами. –
Что это такое? На что нам такой придворный штат? Два капеллана по десять ливров в месяц
каждый и служка в часовне по сто су! Камер-лакей по девяносто ливров в год! Четыре
стольника по сто двадцать ливров в год каждый! Надсмотрщик за рабочими, огородник,
помощник повара, главный повар, хранитель оружия, два писца для ведения счетов по десять
ливров в месяц каждый! Двое поварят по восьми ливров! Конюх и его два помощника по