Page 234 - Собор Парижской Богоматери

– Пощадите, государь! Клянусь вам, это не я изменил вам, а его высокопреосвященство
кардинал Анжерский!
– Дорогонько обошелся каменщик! – заметил король. – Продолжай, Оливье.
Оливье продолжал:
– «… Столяру за наличники на окнах, за нары, стульчак и прочее двадцать ливров два
парижских су…»
– Государь! – заговорил все тот же голос – Неужели вы не выслушаете меня? Уверяю
вас: это не я написал монсеньеру Гиенскому, а его высокопреосвященство кардинал Балю!
– Дорого обходится нам и плотник, – сказал король. – Ну, все?
– Нет еще, государь… Стекольщику за стекло в окнах вышеупомянутой комнаты – сорок
су восемь парижских денье».
– Смилуйтесь, государь! Неужто недостаточно того, что все мое имущество отдали
судьям, мою утварь – господину Торси, мою библиотеку мэтру Пьеру Дириолю, мои ковры –
наместнику в Русильоне? Я невинен Вот уже четырнадцать лет, как я дрожу от холода в
железной клетке. Смилуйтесь, государь! Небо воздаст вам за это!
– Какова же общая сумма, мэтр Оливье? – спросил король.
– Триста шестьдесят семь ливров восемь су и три парижских денье.
– Матерь Божья! – воскликнул король – Эта клетка – сущее разорение!
Он вырвал тетрадь из рук мэтра Оливье и принялся считать по пальцам, глядя то в
тетрадь, то на клетку. Оттуда доносились рыдания узника. В темноте они звучали такой
скорбью, что присутствующие, бледнея, переглядывались.
– Четырнадцать лет, государь! Вот уже четырнадцать лет с апреля тысяча четыреста
шестьдесят девятого года! Именем пресвятой Богородицы, государь, выслушайте меня! Вы
все это время наслаждались солнечным светом и теплом. Неужели же я, горемычный, никогда
больше не увижу дневного света? Пощадите, государь! Будьте милосердны! Милосердие –
высокая добродетель монарха, побеждающая его гнев. Неужели ваше величество полагает,
что для короля в его смертный час послужит великим утешением то, что ни одной обиды он не
оставил без наказания? К тому же, государь, изменил вашему величеству не я, а кардинал
Анжерский. И все же к моей ноге прикована цепь с тяжелым железным ядром на конце; оно
гораздо тяжелее, чем я того заслужил! О государь, сжальтесь надо мной!
– Оливье! – произнес король, покачивая головой. – Я вижу, что мне предъявили счет на
известь по двадцать су за бочку, тогда как она стоит всего лишь двенадцать су. Исправьте этот
счет.
Он повернулся спиной к клетке и направился к выходу. По тускнеющему свету факелов
и звуку удаляющихся шагов несчастный узник заключил, что король уходит.
– Государь! Государь! – закричал он в отчаянии.
Но дверь захлопнулась. Он больше никого не видел, он слышал только хриплый голос
тюремщика, который над самым его ухом напевал:

Жан Балю, наш кардинал,
Счет епархиям терял,
Он ведь прыткий
А его верденский друг
Растерял, как видно, вдруг
Все до нитки!

Король молча поднимался в свою келью, а его свита следовала за ним, приведенная в
ужас стенаниями узника Внезапно его величество обернулся к коменданту Бастилии:
– А кстати! Кажется, в этой клетке кто-то был?
– Да, государь! – ответил комендант, пораженный этим вопросом.
– Кто именно?
– Его преосвященство епископ Верденский.