Page 249 - Собор Парижской Богоматери

Эсмеральде пришлось удовольствоваться этим объяснением. Гренгуар взял ее за руку,
его спутник поднял фонарь и пошел впереди. Оцепенев от страха, девушка позволила увести
себя. Коза вприпрыжку побежала за ними; она так радовалась встрече с Гренгуаром, что
поминутно тыкалась рожками ему в колени, заставляя поэта то и дело терять равновесие.
– Вот она, жизнь! – говорил философ, спотыкаясь. – Часто именно лучшие друзья
подставляют нам ножку.
Они быстро спустились с башенной лестницы, прошли через собор, безлюдный и
сумрачный, но весь звучавший отголосками сражения, что составляло ужасающий контраст с
его безмолвием, и вышли через Красные врата на монастырский двор. Монастырь опустел.
Монахи, укрывшись в епископском дворце, творили соборную молитву; двор тоже опустел,
лишь несколько перепуганных слуг прятались по темным его уголкам. Беглецы направились к
калитке, выходившей на Террен. Человек в черном отомкнул калитку ключом. Нашему
читателю уже известно, что Терреном назывался мыс, обнесенный со стороны Сите оградой и
принадлежавший капитулу Собора Парижской Богоматери; это был восточный конец острова.
Здесь не было ни души. Шум осады стих, смягченный расстоянием. Крики шедших на приступ
бродяг казались здесь слитным, отдаленным гулом. Свежий ветер с реки шуме в листве
единственного дерева, росшего на оконечности Террена, и можно было явственно расслышать
шелест листьев. Но беглецы еще не ушли от опасности. Ближайшими к ним зданиями были
епископский дворец и собор. По-видимому, в епископском дворце царил страшный
переполох. По сумрачному фасаду здания перебегали от окна к окну огоньки – то был словно
прихотливый полет ярких искр, проносившихся по темной кучке пепла от сгоревшей бумаги.
Рядом две необъятные башни Собора Богоматери, покоившиеся на главном корпусе здания,
вырисовывались черными силуэтами на огромном багровом фоне площади, напоминая два
гигантских тагана в очаге циклопов.
Все, что было видно в раскинувшемся окрест Париже, представлялось глазу смешением
колеблющихся темных и светлых тонов. Подобное освещение заднего плана можно видеть на
полотнах Рембрандта.
Человек с фонарем направился к оконечности мыса Террен. Там, у самой воды, тянулся
оплетенный дранкой полусгнивший частокол, за который, словно вытянутые пальцы,
цеплялись чахлые лозы дикого винограда. Позади, в тени, отбрасываемой этим плетнем, был
привязан челнок. Человек жестом приказал Гренгуару и его спутнице сойти в него. Козочка
прыгнула вслед за ними. Незнакомец вошел последним. Затем, перерезав веревку, которой
был привязан челнок, он оттолкнулся длинным багром от берега, схватил весла, сел на носу и
изо всех сил принялся грести к середине реки. Течение Сены в этом месте было очень быстрое,
и ему стоило немалого труда отчалить от острова.
Первой заботой Гренгуара, когда он вошел в лодку, было взять козочку к себе на колени.
Он уселся на корме, а девушка, которой незнакомец внушал безотчетный страх, села рядом с
поэтом, прижавшись к нему.
Когда наш философ почувствовал, что лодка плывет, он захлопал в ладоши и поцеловал
Джали в темя между рожками.
– Ох! – воскликнул он. – Наконец-то мы все четверо спасены.
И с глубокомысленным видом добавил:
– Порой мы обязаны счастливым исходом великого предприятия удаче, порой –
хитрости.
Лодка медленно плыла к правому берегу. Девушка с тайным страхом наблюдала за
незнакомцем. Он тщательно укрыл свет потайного фонаря и, точно призрак, вырисовывался в
темноте на носу лодки. Его опущенный на лицо капюшон казался маской; при каждом взмахе
весел его руки, с которых свисали широкие черные рукава, походили на большие крылья
летучей мыши. За все это время он не произнес ни единого слова, не издал ни единого звука.
Слышался лишь мерный стук весел да журчание струй за бортом челнока.
– Клянусь душой! – воскликнул Гренгуар. – Мы бодры и веселы, как сычи! Молчим, как
пифагорейцы или рыбы! Клянусь Пасхой, мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь