Page 30 - Собор Парижской Богоматери

разных названия, объяснявших его историю, назначение и архитектуру: «Дом дофина»,
потому что в нем обитал дофин Карл V, «Торговая палата», потому что здесь помещалась
городская ратуша, и «Дом с колоннами» (domus ad piloria), потому что ряд толстых колонн
поддерживал три его этажа.
Здесь было все, что только могло понадобиться славному городу Парижу: часовня,
чтобы молиться; зал судебных заседаний, чтобы чинить суд и расправу над королевскими
подданными, и, наконец, арсенал, полный огнестрельного оружия. Парижане знали, что
молитва и судебная тяжба далеко не всегда являются надежной защитой городских
привилегий, и потому хранили про запас на чердаке городской ратуши ржавые аркебузы.
Уже в те времена Гревская площадь производила мрачное впечатление, возникающее и
сейчас вследствие ужасных воспоминаний, которые с ней связаны, а также при виде угрюмого
здания городской ратуши Доминика Бокадора, заменившей «Дом с колоннами». Надо сказать,
что виселица и позорный столб, «правосудие и лестница», как говорили тогда, воздвигнутые
бок о бок посреди мостовой, отвращали взор прохожего от этой роковой площади, где столько
цветущих, полных жизни людей испытали смертные муки и где полвека спустя родилась
«лихорадка Сен-Валье», вызываемая ужасом перед эшафотом, – самая чудовищная из всех
болезней, ибо ее насылает не бог, а человек.
Утешительно думать, – заметим мимоходом, – что смертная казнь, которая еще триста
лет назад своими железными колесами, каменными виселицами, всевозможными орудиями
пыток загромождала Гревскую площадь, Рыночную площадь, площадь Дофина, перекресток
Трауар, Свиной рынок, гнусный Монфокон, заставу Сержантов, Кошачий рынок, ворота
Сен-Дени, Шампо, ворота Боде, ворота Сен-Жак, не считая бесчисленных виселиц,
поставленных прево, епископами, капитулами, аббатами и приорами – всеми, кому было
предоставлено право судить, не считая потопления преступников в Сене по приговору суда, –
утешительно думать, что эта древняя владычица феодальных времен, утратив постепенно
свои доспехи, свою пышность, замысловатые, фантастические карательные меры, свою
пытку, для которой каждые пять лет переделывалась кожаная скамья в Гран-Шатле, ныне,
перебрасываемая из уложения в уложение, гонимая с места на место, почти исчезла из наших
законов и городов и владеет в нашем необъятном Париже лишь одним опозоренным уголком
Гревской площади, лишь одной жалкой гильотиной, прячущейся, беспокойной, стыдящейся,
которая, нанеся свой удар, так быстро исчезает, словно боится, что ее застигнут на месте
преступления.

III. Besos para golpes 18

Пока Пьер Гренгуар добрался до Гревской площади, он весь продрог. Чтобы избежать
давки на мосту Менял и не видеть флажков Жеана Фурбо, он шел сюда через Мельничный
мост; но по дороге колеса епископских мельниц забрызгали его грязью, а камзол промок
насквозь. Притом ему казалось, что после провала его пьесы он стал еще более зябким. А
потому он поспешил к праздничному костру, великолепно пылавшему посреди площади. Но
его окружало плотное кольцо людей.
– Проклятые парижане! – пробормотал Гренгуар. Как истый драматург, он любил
монологи. – Теперь они загораживают огонь, а ведь мне необходимо хоть немножко
погреться. Мои башмаки протекают, да еще эти проклятые мельницы пролили на меня слезы
сочувствия! Черт бы побрал парижского епископа с его мельницами! Хотел бы я знать, на что
епископу мельницы? Уж не надумал ли он сменить епископскую митру на колпак мельника?
Если ему для этого не хватает только моего проклятия, то я охотно прокляну и его самого, и
его собор вместе с его мельницами! Ну-ка, поглядим, сдвинутся ли с места эти ротозеи!
Спрашивается, что они там делают? Они греются – это лучшее из удовольствий! Они глазеют,

18 Поцелуи за удары (исп.)