Page 99 - Собор Парижской Богоматери

Не следует заблуждаться: зодчество умерло, умерло безвозвратно. Оно убито печатной
книгой; убито, ибо оно менее прочно; убито, ибо обходится дороже. Каждый собор – это
миллиард. Представьте же себе теперь, какие понадобились бы громадные затраты, чтобы
снова написать эту книгу зодчества; чтобы на земле вновь возникли тысячи зданий, чтобы
вернуться к тому времени, когда количество архитектурных памятников было таково, что, по
словам очевидца, «казалось, мир, отряхнувшись, сбросил с себя свои старые одежды и облекся
в белые церковные ризы». Erat emm ut si mundus, ipse excutiendo semei, rejecta ve tu. sta. te,
candidam ecclesiarum vestem indueret (Glaber Radulphus).
А книга создается так быстро, она так дешево стоит, и ее так легко распространить! Не
удивительно, что всякая человеческая мысль устремляется по этому склону! Это не значит,
что зодчество не может создать то здесь, то там великолепные памятники, отдельные образцы
искусства. Время от времени, даже при господстве книгопечатания, конечно, будут
появляться колонны, воздвигнутые из сплава пушек при помощи целой армии, подобно тому
как при господстве зодчества целый народ, собирая и сливая воедино отрывки, создавал
илиады, романсеро, махабхараты и нибелунгов. Великая случайность может породить и в XX
столетии гениального зодчего, подобно тому как она породила в XIII веке Данте. Но отныне
зодчество уже не будет искусством общественным, искусством коллективным, искусством
преобладающим. Великая поэма, великое здание, великое творение человечества уже не будет
строиться: оно будет печататься.
И если зодчество случайно воспрянет, то оно уже не будет властелином. Оно подчинится
правилам литературы, для которой некогда само их устанавливало. Взаимоотношения обоих
искусств резко изменятся. Несомненно, в эпоху зодчества поэмы, правда малочисленные,
походили на его же собственные творения. В Индии поэмы Виаза сложны, своеобразны и
непроницаемы, как пагода; на египетском Востоке поэзии, как и зданиям, свойственны
благородные и бесстрастные линии; в античной Греции – красота, ясность и спокойствие; в
христианской Европе – величие католицизма, простодушие народа, богатый и пышный
расцвет эпохи обновления. В Библии есть сходство с пирамидами, в Илиаде – с Парфеноном, в
Гомере-с Фидием. Данте в XIII столетии – это последняя романская церковь; Шекспир в XVI
последний готический собор.
Итак, чтобы в немногих словах повторить самое существенное из всего, о чем мы доселе
по необходимости говорили неполно и бегло, мы скажем, что роду человеческому
принадлежат две книги, две летописи, два завещания – зодчество и книгопечатание, библия
каменная и библия бумажная. Бесспорно, когда сравниваешь эти две библии, так широко
раскрытые в веках, то невольно сожалеешь о неоспоримом величии гранитного письма, об
этом исполинском алфавите, принявшем форму колоннад, пилонов и обелисков, об этом
подобии гор, сложенных руками человека, покрывающих все лицо земли и охраняющих
прошлое, – от пирамиды до колокольни, от времен Хеопса до даты создания Страсбургского
собора. Следует перечитывать прошлое, записанное на этих каменных страницах. Надо
неустанно перелистывать эту книгу, созданную зодчеством, и восхищаться ею, но не должно
умалять величие здания, воздвигаемого книгопечатанием.
Это строение необозримо. Какой-то статистик вычислил, что если наложить одна на
другую все книги, которые печатались со времен Гуттенберга, то ими можно заполнить
расстояние от Земли до Луны; но мы не намерены говорить о такого рода величии. И все же,
когда мы пытаемся мысленно представить себе общую картину того, что дало нам
книгопечатание вплоть до наших дней, то разве не возникает перед нами вся совокупность его
творений как исполинское здание, над которым неустанно трудится человечество и которое
основанием своим опирается на весь земной шар, а недосягаемой вершиной уходит в
непроницаемый туман грядущего? Это какой-то муравейник умов. Это улей, куда золотистые
пчелы воображения приносят свой мед.
В этом здании тысячи этажей. То тут, то там на их площадки выходят сумрачные пещеры
науки, пересекающиеся в его недрах. Повсюду на наружной стороне здания искусство щедро
разворачивает перед нашими глазами свои арабески, свои розетки, свою резьбу. Здесь каждое