Page 12 - Темные аллеи

моей прихожей. Я крикнул: кто там? — но ответа не последовало. Я подождал, опять крикнул
— опять молчание, потом новый стук. Я встал, отворил: у порога стоит высокая девушка в
серой зимней шляпке, в сером прямом пальто, в серых ботиках, смотрит в упор, глаза цвета
желудя, на длинных ресницах, на лице и на волосах под шляпкой блестят капли дождя и снега;
смотрит и говорит:
— Я консерваторка, Муза Граф. Слышала, что вы интересный человек, и пришла
познакомиться. Ничего не имеете против?
Довольно удивленный, я ответил, конечно, любезностью:
— Очень польщен, милости прошу. Только должен предупредить, что слухи, дошедшие
до вас, вряд ли правильны: ничего интересного во мне, кажется, нет.
— Во всяком случае, дайте мне войти, не держите меня перед дверью, — сказала она, все
так же прямо смотря на меня. — Польщены, так принимайте.
И, войдя, стала, как дома, снимать перед моим серо-серебристым, местами почерневшим
зеркалом шляпку, поправлять ржавые волосы, скинула и бросила на стул пальто, оставшись в
клетчатом фланелевом платье, села на диван, шмыгая мокрым от снега и дождя носом, и
приказала:
— Снимите с меня ботики и дайте из пальто носовой платок.
Я подал платок, она утерлась и протянула мне ноги.
— Я вас видела вчера на концерте Шора, — безразлично сказала она.
Сдерживая глупую улыбку удовольствия и недоумения, — что за странная гостья! — я
покорно снял один за другим ботики. От нее еще свежо пахло воздухом, и меня волновал этот
запах, волновало соединение ее мужественности со всем тем женственно-молодым, что было
в ее лице, в прямых глазах, в крупной и красивой руке, — во всем, что оглянул и почувствовал
я, стаскивая ботики из-под ее платья, под которым округло и полновесно лежали ее колени,
видя выпуклые икры в тонких серых чулках и удлиненные ступни в открытых лаковых
туфлях.
Затем она удобно уселась на диване, собираясь, видимо, уходить не скоро. Не зная, что
говорить, я стал расспрашивать, от кого и что она слышала про меня и кто она, где и с кем
живет. Она ответила.
— От кого и что слышала, неважно. Пошла больше потому, что увидела на концерте. Вы
довольно красивы. А я дочь доктора, живу от вас недалеко, на Пречистенском бульваре.
Говорила она как-то неожиданно и кратко. Я, опять не зная, что сказать, спросил:
— Чаю хотите?
— Хочу, — сказала она. — И прикажите, если у вас есть деньги, купить у Белова яблок
ранет, — тут, на Арбате. Только поторопите коридорного, я нетерпелива.
— А кажетесь такой спокойной.
— Мало ли что кажется…
Когда коридорный принес самовар и мешочек с яблоками, она заварила чай, перетерла
чашки, ложечки…
А съевши яблоко и выпив чашку чаю, глубже подвинулась на диване и похлопала рукой
возле себя:
— Теперь сядьте ко мне.
Я сел, она обняла меня, не спеша поцеловала в губы, отстранилась, посмотрела и, как
будто убедившись, что я достоин того, закрыла глаза и опять поцеловала — старательно,
долго.
— Ну вот, — сказала она как будто облегченно. — Больше пока ничего нельзя.
Послезавтра.
В номере было уже совсем темно, — только печальный полусвет от фонарей с улицы.
Что я чувствовал, легко себе представить. Откуда вдруг такое счастье! Молодая, сильная, вкус
и форма губ необыкновенные… Я как во сне слышал однообразный звон конок, цоканье
копыт…
— Я хочу послезавтра пообедать с вами в «Праге», — сказала она. — Никогда там не