Page 24 - Темные аллеи

Он был урод. У него было большое, плоское темя в кабаньей красной шерстке, носик
расплющенный, с широкими ноздрями, глазки ореховые и очень блестящие. Но когда он
улыбался, он был очень мил.
28 сентября 1940

Антигона

В июне, из имения матери, студент поехал к дяде и тете, — нужно было проведать их,
узнать, как они поживают, как здоровье дяди, лишившегося ног генерала. Студент отбывал эту
повинность каждое лето и теперь ехал с покорным спокойствием, не спеша читал в вагоне
второго класса, положив молодую круглую ляжку на отвал дивана, новую книжку Аверченки,
рассеянно смотрел в окно, как опускались и подымались телеграфные столбы с белыми
фарфоровыми чашечками в виде ландышей. Он похож был на молоденького офицера —
только белый картуз с голубым околышем был у него студенческий, все прочее на военный
образец: белый китель, зеленоватые рейтузы, сапоги с лакированными голенищами, портсигар
с зажигательным оранжевым жгутом.
Дядя и тетя были богаты. Когда он приезжал из Москвы домой, за ним высылали на
станцию тяжелый тарантас, пару рабочих лошадей и не кучера, а работника. А на станции
дяди он всегда вступал на некоторое время в жизнь совсем иную, в удовольствие большого
достатка, начинал чувствовать себя красивым, бодрым, манерным. Так было и теперь. Он с
невольным фатовством сел в легкую коляску на резиновом ходу, запряженную резвой
караковой тройкой, которой правил молодой кучер в синей поддевке-безрукавке и шелковой
желтой рубахе.
Через четверть часа тройка влетела, мягко играя россыпью бубенчиков и шипя по песку
вокруг цветника шинами, на круглый двор обширной усадьбы, к перрону просторного нового
дома в два этажа. На перрон вышел взять вещи рослый слуга в полубачках, в красном с
черными полосами жилете и штиблетах. Студент сделал ловкий и невероятно широкий
прыжок из коляски: улыбаясь и раскачиваясь на ходу, на пороге вестибюля показалась тетя —
широкий чесучовый балахон на большом дряблом теле, крупное обвисшее лицо, нос якорем и
под коричневыми глазами желтые подпалины. Она родственно расцеловала его в щеки, он с
притворной радостью припал к ее мягкой темной руке, быстро подумав: целых три дня врать
вот так, а в свободное время не знать, что с собой делать! Притворно и поспешно отвечая на ее
притворно-заботливые расспросы о маме, он вошел за ней в большой вестибюль, с веселой
ненавистью взглянул на несколько сгорбленное чучело бурого медведя с блестящими
стеклянными глазами, косолапо стоявшего во весь рост у входа на широкую лестницу в
верхний этаж и услужливо державшего в когтистых передних лапах бронзовое блюдо для
визитных карточек, и вдруг даже приостановился от отрадного удивления: кресло с полным,
бледным, голубоглазым генералом ровно катила навстречу к нему высокая, статная красавица
в сером холстинковом платье, в белом переднике и белой косынке, с большими серыми
глазами, вся сияющая молодостью, крепостью, чистотой, блеском холеных рук, матовой
белизной лица. Целуя руку дяди, он успел взглянуть на необыкновенную стройность ее
платья, ног. Генерал пошутил:
— А вот это моя Антигона, моя добрая путеводительница, хотя я и не слеп, как Эдип, и
особенно на хорошеньких женщин. Познакомьтесь, молодые люди.
Она слегка улыбнулась, только поклоном ответила на поклон студента.
Рослый слуга в полубачках и в красном жилете провел его мимо медведя наверх, по
блестящей темно-желтым деревом лестнице с красным ковром посредине и по такому же
коридору, ввел в большую спальню с мраморной туалетной комнатой рядом — на этот раз в
какую-то другую, чем прежде, и окнами в парк, а не во двор. Но он шел, ничего не видя. В
голове все еще вертелась веселая чепуха, с которой он въехал в усадьбу, — «мой дядя самых
честных правил», — но стояло уже и другое: вот так женщина!
Напевая, он стал бриться, мыться и переодеваться, надел штаны со штрипками, думая: