Page 28 - Темные аллеи

За завтраком тетя была только немного печальна, но говорила с ним как ни в чем не
бывало.
— Ты слышал? Сестра уезжает к отцу, он один, брат ее страшно ранен…
— Слышал, тетя. Вот несчастье эта война, сколько горя повсюду. А что все-таки было с
дядей?
— Ах, слава Богу, ничего серьезного. Он ужасно мнителен. Сердце будто, но все это от
желудка…
В три часа Антигону увезли на тройке на станцию. Он, не поднимая глаз, простился с ней
на перроне, будто случайно выбежав, чтобы велеть оседлать лошадь. Он готов был кричать от
отчаяния. Она помахала ему из коляски перчаткой, сидя уже не в косынке, а в хорошенькой
шляпке.
2 октября 1940

Смарагд

Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны
голубых. Приглядишься — не облака плывут — луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется
золотая слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет дна, и уносит с собой все
выше и выше звезду.
Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив голову, смотрит вверх —
голова у нее немного кружится от движения неба. Он стоит у ее колен.
— Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?
— Цвет чего, Киса?
— Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам…
— Слушаю-с, Ксения Андреевна.
— Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот
уже правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.
— Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд?
Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится.
— Да. Ну, я не знаю, — может, не смарагд, а яхонт… Только такой, что, верно, только в
раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы.
Божий престол…
— И золотые груши на вербе…
— Какой вы испорченный. Толя. Правду говорит Марья Сергеевна, что самая дурная
девушка все-таки лучше всякого молодого человека.
— Сама истина глаголет ее устами. Киса.
Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные,
девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад… Он кладет
руку на ее колено, другой обнимает ее за плечи и полушутя целует в приоткрытые губы. Она
тихо освобождается, снимает его руку с колена.
— Что такое? Мы обиделись?
Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, что она, прикусив губу,
удерживает слезы.
— Да в чем дело?
— Ах, оставьте меня…
— Да что случилось?
Она шепчет:
— Ничего…
И, соскочив с подоконника, убегает.
Он пожимает плечами:
— Глупа до святости!
3 октября 1940