Page 36 - Темные аллеи

вдававшемся в дом и защищенном от солнца. В то воскресное жаркое утро на этом балконе
сидели только хозяйка и Левицкий. Утро, как всегда при гостях, казалось особенно
праздничным, а гостей приехало много, и горничные, блестя новыми платьями, то и дело
прибегали по двору из кухни в дом и из дома в кухню, где шла спешная работа к завтраку.
Приехало пятеро: темноликий, желчный писатель, всегда не в меру серьезный и строгий, но
страстный любитель всяких игр, коротконогий и похожий на Сократа профессор, в пятьдесят
лет только что женившийся на своей двадцатилетней ученице и приехавший вместе с ней,
тоненькой блондинкой, очень нарядная маленькая дама, прозванная Осой за свой рост и
худобу, злость и обидчивость, и Титов, которого Данилевский прозвал наглым джентльменом.
Теперь все гости, Валерия и сам Данилевский были под соснами возле леса, в их сквозной
тени, — Данилевский курил в кресле сигару, дети с писателем и женой профессора носились
на гигантских шагах, а профессор, Титов, Валерия и Оса бегали, стучали молотками в
крокетные шары, перекликались, спорили, ссорились. И Левицкий с хозяйкой слушали их.
Левицкий пошел было туда — Валерия тотчас прогнала его: «Тетя одна чистит вишни,
извольте идти помогать ей!» Он неловко улыбнулся, постоял, посмотрел, как она, с молотком
в руках, нагибается к крокетному шару, как висит ее чесучовая юбка над тугими икрами в
тонких чулках палевого шелка, как полно и тяжело натягивают ее груди прозрачную блузку,
под которой сквозит загорелое тело круглых плечей, кажущееся розоватым от розовых
перемычек сорочки, — и побрел на балкон. Он был особенно жалок в это утро, и хозяйка, как
всегда, ровная, спокойная, ясная моложавым лицом и взглядом чистых глаз, тоже слушая с
тайной болью в сердце голоса под соснами, искоса посматривала на него.
— Теперь руки и не отмоешь, — говорила она, окровавленными пальцами запуская
золоченую вилочку в вишню, — а вы, Жорж, всегда умеете как-то особенно испачкаться…
Милый, отчего вы все в кителе, ведь жарко, могли бы отлично ходить в одной рубашке с
поясом. И не брились десять дней…
Он знал, что впалые щеки его заросли красноватой щетиной, что он ужасно затаскал
свой единственный белый китель, что студенческие штаны его лоснятся и ботинки не чищены,
знал, как сутуло сидит он с своей узкой грудью и впалым животом, и отвечал, краснея:
— Правда, правда, Клавдия Александровна, я не брит, как беглый каторжник, вообще
совсем опустился, бессовестно пользуясь вашей добротой, простите, Бога ради. Нынче же
приведу себя в порядок, тем более, что давным-давно пора мне в Москву, я уж так загостился у
вас, что всем глаза намозолил. Я твердо решил завтра же ехать. Меня один товарищ зовет к
себе в Могилев, — пишет, удивительно живописный город…
И нагнулся еще ниже над столом, услыхав с крокета повелительный крик Титова на
Валерию:
— Нет, нет, сударыня, это не по правилам! Не умеете ножку на шар ставить, бьете по ней
молотком — ваша вина. А два раза крокировать не полагается…
За завтраком ему казалось, что все сидящие за столом вселились в него, — едят, говорят,
острят и хохочут в нем. После завтрака все пошли отдыхать в тени еловой аллеи, густо
усыпанной скользкими хвойными иголками, горничные потащили туда ковры и подушки. Он
прошел по жаркому двору к пустой конюшне, поднялся по стенной лестнице на ее
полутемный чердак, где лежало старое сено, и повалился в него, стараясь что-то решить, стал
пристально смотреть, лежа на животе, на муху, которая сидела на сене перед самыми его
глазами и сперва быстро сучила крест-накрест передними ножками, точно умывалась, а потом
как-то противоестественно, с усилием стала задирать задние. Вдруг кто-то быстро вбежал на
чердак, распахнул и запахнул дверь, — и, обернувшись, он увидал в свете слухового окна
Зойку. Она прыгнула к нему, утонула в сене и, задыхаясь, зашептала, тоже лежа на животе и
будто испуганно глядя ему в глаза:
— Жоржик, миленький, я что-то должна вам сказать — страшно для вас интересное,
замечательное!
— Что такое, Зоечка? — спросил он, приподнимаясь.
— А вот увидите! Только сначала поцелуйте меня за это — непременно!