Page 31 - Темные аллеи

дорожного влечения к случайным и неизвестным спутницам? Теперь, сидя с ней в столовой,
чокаясь рюмками под холодную зернистую икру с горячим калачом, он уже знал, почему так
влечет его она, и нетерпеливо ждал доведения дела до конца. Оттого, что все это — и водка и
ее развязность — было в удивительном противоречии с ней, он внутренне волновался все
больше.
— Ну-с, еще по единой, и шабаш! — говорит он.
— И правда шабаш, — отвечает она в тон ему. — А замечательная водка!
Конечно, она тронула его тем, что так растерялась вчера, когда он назвал ей свое имя,
поражена была неожиданным знакомством с известным писателем, — чувствовать и видеть
эту растерянность было, как всегда, приятно, это всегда располагает к женщине, если она не
совсем дурна и глупа, сразу создает некоторую интимность между тобой и ею, дает смелость в
обращении с нею и уже как бы некоторое право на нее. Но не одно это возбуждало его: он,
видимо, поразил ее и как мужчина, а она его тронула именно всей своей бедностью и
простосердечностью. Он уже усвоил себе бесцеремонность с поклонницами, легкий и скорый
переход от первых минут знакомства с ними к вольности обращения, якобы артистического, и
эту наигранную простоту расспросов: кто вы такая? откуда? замужняя или нет? Так
расспрашивал он и вчера — глядел в сумрак вечера на разноцветные огни на бакенах, длинно
отражавшиеся в темнеющей воде вокруг парохода на красно горевший костер на плотах,
чувствовал гранах дымка оттуда, думая: «Это надо запомнить — в этом дымке тотчас чудится
запах ухи», — и расспрашивал:
— Можно узнать, как зовут?
Она быстро сказала свое имя-отчество.
— Возвращаетесь откуда-нибудь домой?
— Была в Свияжске у сестры, у нее внезапно умер муж, и она, понимаете, осталась в
ужасном положении…
Она сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль. Потом стала отвечать смелее.
— А вы тоже замужем?
Она начала странно усмехаться:
— Замужем. И, увы, уже не первый год…
— Почему увы?
— Выскочила по глупости чересчур рано. Не успеешь оглянуться, как жизнь пройдет!
— Ну, до этого еще далеко.
— Увы, недалеко! А я еще ничего, ничего не испытала в жизни!
— Еще не поздно испытать.
И тут она вдруг с усмешкой тряхнула головой:
— И испытаю!
— А кто ваш муж? Чиновник?
Она махнула ручкой:
— Ах, очень хороший и добрый, но, к сожалению, совсем не интересный человек…
Секретарь нашей земской уездной управы…
«Какая милая и несчастная!» — подумал он и вынул портсигар:
— Хотите папиросу?
— Очень!
И она неумело, но отважно закурила, быстро, по-женски затягиваясь. И в нем еще раз
дрогнула жалость к ней, к ее развязности, а вместе с жалостью — нежность и сладострастное
желание воспользоваться ее наивностью и запоздалой неопытностью, которая, он уже
чувствовал, непременно соединится с крайней смелостью. Теперь, сидя в столовой, он с
нетерпением смотрел на ее худые руки, на увядшее и оттого еще более трогательное личико,
на обильные, кое-как убранные темные волосы, которыми она все встряхивала, сняв черную
шляпку и скинув с плеч, с бумазейного платья серое пальтишко. Его умиляла и возбуждала та
откровенность, с которой она говорила с ним вчера о своей семейной жизни, о своем
немолодом возрасте, и то, что она вдруг так расхрабрилась теперь, делает и говорит как раз то,