Page 32 - Темные аллеи

что так удивительно не идет к ней. Она слегка раскраснелась от водки, даже бледные губы ее
порозовели, глаза налились сонно-насмешливым блеском.
— Знаете, — сказала она вдруг, — вот мы говорили о мечтах: знаете, о чем я больше
всего мечтала гимназисткой? Заказать себе визитные карточки! Мы совсем обеднели тогда,
продали остатки имения и переехали в город, и мне совершенно некому было давать их, а как
я мечтала! Ужасно глупо…
Он сжал зубы и крепко взял ее ручку, под тонкой кожей которой чувствовались все
косточки, но она, совсем не поняв его, сама, как опытная обольстительница, поднесла ее к его
губам и томно посмотрела на него.
— Пойдем ко мне…
— Пойдем… Здесь, правда, что-то душно, накурено!
И, встряхнув волосами, взяла шляпку.
Он в коридоре обнял ее. Она гордо, с негой посмотрела на него через плечо. Он с
ненавистью страсти и любви чуть не укусил ее в щеку. Она, через плечо, вакхически
подставила ему губы.
В полусвете каюты с опущенной на окне сквозной решеткой она тотчас же, спеша
угодить ему и до конца дерзко использовать все то неожиданное счастье, которое вдруг
выпало на ее долю с этим красивым, сильным и известным человеком, расстегнула и стоптала
с себя упавшее на пол платье, осталась, стройная, как мальчик, в легонькой сорочке, с голыми
плечами и руками и в белых панталончиках, и его мучительно пронзила невинность всего
этого.
— Все снять? — шепотом спросила она, совсем, как девочка.
— Все, все, — сказал он, мрачнея все более.
Она покорно и быстро переступила из всего сброшенного на пол белья, осталась вся
голая, серо-сиреневая, с той особенностью женского тела, когда оно нервно зябнет,
становится туго и прохладно, покрываясь гусиной кожей, в одних дешевых серых чулках с
простыми подвязками, в дешевых черных туфельках, и победоносно пьяно взглянула на него,
берясь за волосы и вынимая из них шпильки. Он, холодея, следил за ней. Телом она оказалась
лучше, моложе, чем можно было думать. Худые ключицы и ребра выделялись в соответствии
с худым лицом и тонкими голенями. Но бедра были даже крупны. Живот с маленьким
глубоким пупком был впалый, выпуклый треугольник темных красивых волос под ним
соответствовал обилию темных волос на голове. Она вынула шпильки, волосы густо упали на
ее худую спину в выступающих позвонках. Она наклонилась, чтобы поднять спадающие
чулки, — маленькие груди с озябшими, сморщившимися коричневыми сосками повисли
тощими грушками, прелестными в своей бедности. И он заставил ее испытать то крайнее
бесстыдство, которое так не к лицу было ей и потому так возбуждало его жалостью,
нежностью, страстью… Между планок оконной решетки, косо торчавших вверх, ничего не
могло быть видно, но она с восторженным ужасом косилась на них, слышала беспечный говор
и шаги проходящих по палубе под самым окном, и это еще страшнее увеличивало восторг ее
развратности. О, как близко говорят и идут — и никому и в голову не приходит, что делается
на шаг от них, в этой белой каюте!
Потом он ее, как мертвую, положил на койку. Сжав зубы, она лежала с закрытыми
глазами и уже со скорбным успокоением на побледневшем и совсем молодом лице.
Перед вечером, когда пароход причалил там, где ей нужно было сходить, она стояла
возле него тихая, с опущенными ресницами. Он поцеловал ее холодную ручку с той любовью,
что остается где-то в сердце на всю жизнь, и она, не оглядываясь, побежала вниз по сходням в
грубую толпу на пристани.
5 октября 1940

Зойка и Валерия

Зимой Левицкий проводил все свое свободное время в московской квартире