Page 5 - Темные аллеи

светился, расходился и таял душистый туман, за дальними лесистыми вершинами сияла
предвечная белизна снежных гор… Назад я проходил по знойному и пахнущему из труб
горящим кизяком базару нашей деревни: там кипела торговля, было тесно от народа, от
верховых лошадей и осликов, — по утрам съезжалось туда на базар множество
разноплеменных горцев, — плавно ходили черкешенки в черных длинных до земли одеждах,
в красных чувяках, с закутанными во что-то черное головами, с быстрыми птичьими
взглядами, мелькавшими порой из этой траурной закутанности.
Потом мы уходили на берег, всегда совсем пустой, купались и лежали на солнце до
самого завтрака. После завтрака — все жаренная на шкаре рыба, белое вино, орехи и фрукты
— в знойном сумраке нашей хижины под черепичной крышей тянулись через сквозные ставни
горячие, веселые полосы света.
Когда жар спадал и мы открывали окно, часть моря, видная из него между кипарисов,
стоявших на скате под нами, имела цвет фиалки и лежала так ровно, мирно, что, казалось,
никогда не будет конца этому покою, этой красоте.
На закате часто громоздились за морем удивительные облака; они пылали так
великолепно, что она порой ложилась на тахту, закрывала лицо газовым шарфом и плакала:
еще две, три недели — и опять Москва!
Ночи были теплы и непроглядны, в черной тьме плыли, мерцали, светили топазовым
светом огненные мухи, стеклянными колокольчиками звенели древесные лягушки. Когда глаз
привыкал к темноте, выступали вверху звезды и гребни гор, над деревней вырисовывались
деревья, которых мы не замечали днем. И всю ночь слышался оттуда, из духана, глухой стук в
барабан и горловой, заунывный, безнадежно-счастливый вопль как будто все одной и той же
бесконечной песни.
Недалеко от нас, в прибрежном овраге, спускавшемся из лесу к морю, быстро прыгала по
каменистому ложу мелкая, прозрачная речка. Как чудесно дробился, кипел ее блеск в тот
таинственный час, когда из-за гор и лесов, точно какое-то дивное существо, пристально
смотрела поздняя луна!
Иногда по ночам надвигались с гор страшные тучи, шла злобная буря, в шумной
гробовой черноте лесов то и дело разверзались волшебные зеленые бездны и раскалывались в
небесных высотах допотопные удары грома. Тогда в лесах просыпались и мяукали орлята,
ревел барс, тявкали чекалки… Раз к нашему освещенному окну сбежалась целая стая их, —
они всегда сбегаются в такие ночи к жилью, — мы открыли окно и смотрели на них сверху, а
они стояли под блестящим ливнем и тявкали, просились к нам… Она радостно плакала, глядя
на них.
Он искал ее в Геленджике, в Гаграх, в Сочи. На другой день по приезде в Сочи, он
купался утром в море, потом брился, надел чистое белье, белоснежный китель, позавтракал в
своей гостинице на террасе ресторана, выпил бутылку шампанского, пил кофе с шартрезом, не
спеша выкурил сигару. Возвратясь в свой номер, он лег на диван и выстрелил себе в виски из
двух револьверов.
12 ноября 1937

Баллада

Под большие зимние праздники был всегда, как баня, натоплен деревенский дом и являл
картину странную, ибо состояла она из просторных и низких комнат, двери которых все были
раскрыты напролет, — от прихожей до диванной, находившейся в самом конце дома, — и
блистала в красных углах восковыми свечами и лампадами перед иконами.
Под эти праздники в доме всюду мыли гладкие дубовые полы, от топки скоро
сохнувшие, а потом застилали их чистыми попонами, в наилучшем порядке расставляли по
своим местам сдвинутые на время работы мебели, а в углах, перед золочеными и серебряными
окладами икон, зажигали лампады и свечи, все же прочие огни тушили. К этому часу уже
темно синела зимняя ночь за окнами и все расходились по своим спальным горницам. В доме