Page 17 - И жили люди на краю

14
сказав, что не продать ли дом и не укатить ли в Сибирь, в тайгу?
Мария так и обмерла – ничего не могла ответить. А он
походил по кухне, выпил из кувшина парного молока и ушёл на
работу. Только после этого Мария сделала несколько шагов и
упала на постель, рыдая: не любит он её, в тягость она ему,
больная, и потому хочет увезти подальше, там и бросить. А
дети-то как? Тут её голову будто от дурмана очистила мысль: «Да
он же за деток опасается! И за меня, может?»
Отерла лицо фартуком, уже не обижаясь на мужа; самой
сколько лет тревожно жить: рядом же эти самураи, за день вроде
бы могут доехать до города на танке, а на самолёте ещё быстрее
прилетят. И куда деваться? В подвалы, говорят, нужно залезать,
кто в бомбоубежища не успеет. А что это за убежища? Ямы,
накрытые брёвнами да присыпанные землёю. Ахнет бомба, и
всех, кто там будет, завалит. На занятиях в клубе Мария
намекнула на это, и сразу почувствовала на себе нехорошие
взгляды. А человек в военном, который вёл занятия, ответил
резко: такое выкинь из ума! И у неё на самом деле тут же исчезло
сомнение, убежища представились крепкими, и её обязанность:
если завоет сирена, укрыться с детьми...
«Ивана нужно понять, – думала она тогда, сидя на постели.
– Все мужики воевали. Погибло сколько. Сколько
изуродованных вернулось. Сколько до сей поры в погонах. А
он... не его грех, что ещё в мирное время на лесоповале ногу
повредил. Потому и пороху не нюхал. Огромный, сильный, когда
суёт кусок пацану, безотцовщине, душою мается...» Сейчас,
стирая мокрой тряпкой грязные следы неожиданного гостя,
Мария предположила, что муж хочет дешево купить у него много
рыбы. Ну и пускай покупает. Она пошла к корове.
...Иван чуть выкрутил фитиль в керосиновой лампе –
желтоватый свет плеснул на стены и потолок; пришелец молча
показал на окно, прикрытое занавесками.