Page 461 - И жили люди на краю

458
большая, ужасная война. Не то, что здесь. Но и тут, не знаю,
уцелею ли? А там наверняка размяли бы. Быть может, судьба
подарила мне эти годы жизни?»
В дом он не вошёл. Поставил сумку с хлебом на крыльце, а
сам сел под березку на чурбак, вкопанный в землю, навалился
руками на стол; любил он в тёплые дни сидеть с женою и детьми
за этим столом, пить чай из самовара и созерцать море, которое,
думалось ему, живёт своей одинокой жизнью и то о чём-то тихо
грустит, то чему-то мрачно гневается, но всегда оно равнодушно
и к кораблю, и к лодчонке, ползущим по его зыбкому телу.
Сейчас Адаму хотелось, чтоб его не увидела жена. Увидит
– затопит самовар, выставит на стол чашки, варенье, сдобы. Нет,
ничего ему не надо. Даже водки. Его удушливо бередил вопрос:
что будет? Неужели, как раньше?..
В Хабаровске долго не задержался. Работа контролёром
акциза была скучной, не по душе. Но не это вытолкнуло его из
города. Он чувствовал: назревают горячие события, подобные
тем, что в Петербурге и Москве. Значит, трудно будет находиться
между дерущимися. Он уехал дальше, в Николаевск.
Рассчитывал, что в такой глуши людям нечего делить. Приехал,
устроился на тонь. Кета, сазан, сом – ох и рыбины! Сильные,
мясистые, жирные. И в изобилии. Был бы покупатель. Порой
удавалось выгодно сбыть. Приобрёл баркас. Затем баркас сдавал
в аренду – тоже доход. Дом построил, небольшой, но удобный;
жена разную живность завела. Казалось, жизнь одарила его
светлой улыбкой.
Но все чаще доходили очень беспокоящие сердце слухи о
том, что военная заваруха на востоке расширяется, как пожар в
тайге. Её жаркое дыхание уже ощущалось и в глуши: ждали
красных коммуняков.
И вот – ну и неожиданность! – заявились японцы. Ну, что ж,
Адам и тут решил: языком много не молоть, ни в какую политику