Page 458 - И жили люди на краю

455
измученная долгой поездкой, едва сидела, держась слабой рукой
за свисающую сверху ручку, и поглядывала под ноги – там, в
железном корытце, рдели древесные угли. Наконец автомобиль,
гремя цепями на задних колёсах, подрулил к дому Адама.
Он раскутал маму, скинул с себя шубу, размотал кашне и
снял шарфик, который носил на людях постоянно, а дома обычно
вешал на спинку стула, повернулся к маме спиной, и она ахнула:
– Сынок! Откуда такой шрам? Боже, какой шрам! Как у
тебя уцелела голова?
«О, мама, мама, – позвал про себя Адам. – Ты забоялась
нашей зимы, тебе не приглянулась весна и разочаровало
начавшееся лето. Ты сказала, что у студеного моря не может быть
хорошей погоды, и не понимала, как это я не уезжаю с тобою? А я
тогда фуганул почти все сбережения. Опасался, что не соберу
тебе на обратный путь. Ты ведь всего не знала. Тут люди – в
кредитах, в долгах по уши. И не занимают друг другу – как
отдать последнее? Поляку здесь не приобрести в собственность
землю. Сколько ни горбись над ней – она не твоя. Мы её лишь
арендуем, власти берут с нас больше, чем со своих. А через
каждые три года могут отнять. Это, мама, душу мучает, руки
опускаются. Они говорят: земля наша, японская. Мы воевали за
неё. И ни за какие деньги – никому. Только в аренду. На срок. Вот
так. Я тебе показывал свой паспорт. Польский. Он – моя
единственная гордость, что осталась. В комоде храню. По нему
отличаюсь от русских. Прежде здесь всех белых считали
русскими. А это значит – люди второго сорта. Нет, я не принял
японского подданства. Так и доживу до конца со своим
паспортом.
Тот раз меня выручили братья Любовецкие. Богатые они,
Михал и Юзеф. Трехэтажный домина, на сопке, большой огород,
коровы, козы, лошади, ферма – в ней сотни четыре лисиц, ещё
бруснику заготавливают, и каждую осень Юзеф отплывает в