Page 459 - И жили люди на краю

456
Шанхай. В прошлую вроде двести бочонков торганул. Сами в
сытости и работники их не жалуются. Вот я и пошёл на почту, и
телеграфировал им. У них аппарат в доме, трубку взял Михал. Я
ему высказал всё и попросил: выручай. Расплачусь через
полгода. Подумал он и ответил: жду в гости.
Приехал я, пластинку подарил, одну из тех, что ты, мама, с
родины привезла. Боже мой, как они обрадовались! Как
обрадовались! Я давно не видел таких счастливых людей. Юзеф
принёс граммофон. Пришли жены. У старшего – русская, у
младшего – полька, набежали дети. И все работники собрались.
Затихли. Взгляды – на граммофон, на пластинку. Закрутилась
она, и первые же звуки мазурки выдавили из Михала слёзы. Он
стар, как и я. С родиной расстался в юности. Сидел оцепенело,
даже рукой не шевельнул, чтоб стереть слёзы со щёк. Дети
смотрели на него недоуменно. Как им понять, почему плачет
взрослый человек, слушая пластинку? Они родились здесь. У них
– японские учебники, японские книги. И песни они поют
японские. У меня у самого, мама, как-то прилипла к языку
японская песенка о рисовой водке, и я ходил и мурлыкал себе под
нос:
Сакэ ва Намида ка!
Тамейки ка!
Кокоро на уса.
Михал, добрый человек, дал мне столько денег, сколько я
попросил. А Юзеф пригласил меня на свадьбу своей дочери. Он
решил выдать её за сына хозяина рыбного промысла. Как-то
горько сделалось у меня на душе Крепкая красивая девка... что ж
так? Подмывало сказать ему: «Хочешь, чтоб она мужу в ноги
бухалась, а тебе принесла за спиною внука?» Но и виду не подал,
что мне это неприятно. Их дело...»
Адам вдруг заметил, что за железнодорожным путем,
пригибаясь, нервозно семенит околоточный.