Page 706 - И жили люди на краю

703
скатерть, и с неё полетели тарелка с ложкой, стакан и бутылки.
– Всё разгромлю! Спалю! До-отла!
Поднялся со стула, наступив на тарелку. Она хрустнула и
скользнула пол ногой – Вадим рухнул навзничь. С минуту лежал,
как мёртвый, затем шевельнулся, застонал утробно, попытался
встать, но только перевернулся носом в половик.
После полуночи его пробрал сырой холод, идущий от
досок. Он открыл глаза, передёрнулся, тупо осмотрел комнату,
освещённую светом, – похоже, не понимал, кто его включил,
заметил пустую бутылку у себя под боком, откатнул под кровать.
– Вот до чего довела! – сказал в злобе. – На голом полу
сплю. Как собака.
Он сел на постель, застланную светлым кружевным
покрывалом, обхватил голову, словно разламывающуюся
изнутри, и где-то близко, вроде на кухне, послышался голос
Горбунова: «Евграфов, опомнись!»
Вадим вскочил, вытаскивая из кармана наган; бесшумно
крадучись, прошёл по комнате и выглянул из-за косяка. И чуть не
нажал на курок – с печки чёрной тенью скользнул кот. Но было
всё-таки ощущение: на кухне кто-то есть.
– Кто тут? Говори! Стрелять буду!
В углу, под рукомойником, придушенно запищала мышь.
Евграфов, выматерившись, вернулся в комнату, лёг на постель в
одежде и валенках, закурил, подумал ненавистно: «Уже, небось,
сгнил, с землёй перемешался, а из головы не выходит... Нервы
это. Вконец разболтались. Психом так можно стать. И всё из-за
любезной жёнушки. А теперь вообще...»
Он курил. Дым расползался по коврику на стене – на
сине-ядовитой глади пруда застыли два снежных лебедя.
Пытался отвлечься, разглядывая холодно-глянцевые,
неестественно большие листья толстого дерева, чтобы усмирить
в себе смятение, бродившее на гневе, и не мог: оно клокотало,