Page 728 - И жили люди на краю

725
* * *
Моэдо в группе репатриантов прибыл в Холмск. Поместили
их в обширное, пропитанное хлоркой здание – бывшую
гимназию; русские теперь называли это «лагерем». На первом
этаже, в конце коридора, скапливались мужчины и женщины
– всех, и детей тоже, проверяли врачи. Усталый переводчик
трудно, словно у него вспух язык, спросил Моэдо, болел ли он в
последний год и как чувствует себя сейчас.
– Как можно себя чувствовать, если моя семья остаётся в
здешней земле? – ответил писатель.
Моэдо прослушали, простукали и прощупали три врача и
пришли к выводу: явно выраженная дистрофия; чтобы он окреп
перед дорогой, его направили в лечебный корпус – «санаторий».
Здесь выдали новую тужурку, шаровары и ботинки; кормили
бесплатно, по вечерам показывали кино. Но было тоскливо,
пронзительно тоскливо, особенно перед сном, когда кончался
день, прожитый нудно, бесполезно – и завтра, и послезавтра
будет то же самое, а может, и до предсмертного вздоха ничего
уже не изменится. Тяжело и страшно существовать с онемевшей
душой.
В лечебный корпус собрали людей с травмами, разными
заболеваниями и просто немощных от прожитых лет; многих
сильнее телесной боли мучали размышления: почему покидают
остров, свои дома, как их примут на новом месте, дадут ли землю,
найдётся ли работа? Ведь вся Япония, как и они, больна, голодна,
унижена и подавлена. Жизнь превратилась в лихо, и любой
человек, прибывший в город ли, в деревню – лишний, а их
возвращаются сотни тысяч, не только с Карафуто.
Кровать Моэдо стояла изголовьем в угол. Отсюда, когда
наваливался спиною на подушку, удобно оглядывал комнату
– перед обедом её освещало солнце, и, если небо не затягивали
тучи, вечером серая стена перекрашивалась в нежно-розовый