Page 729 - И жили люди на краю

726
цвет, подобный свежему мясу нерки. Это сравнение стоит
запомнить. Может, пригодится. Сейчас всё надо запоминать.
Вести какие-либо записи, как он понял, нельзя. Даже свои книги
нельзя забрать с собою. Но ничего, они есть и в Японии.
Разрешено взять лишь самые необходимые вещи. Сто
килограммов. Его багаж и двадцати не вытянет, и он не
расстраивается, много ли нужно одинокому. А что такое сто
килограммов для семейных? Не волнует его и то, куда перевезут
– на Хоккайдо или Кюсю, где поселят – в Токио или на Яку.
Возможно, в дальней деревушке будет лучше. Доживёт он свой
век подстреленной непоющей птицей.
На соседней койке оцепенело, точно усопший, лежал худой,
чёрный телом старик; лицо скорбное, глаза злые – на всех
смотрел одинаково чуждо и время от времени говорил:
– Мстить. Только мстить.
Ближе к двери сидел на циновке у кровати молодой, лет
тридцати, мужчина, часто стонущий, слезливый; к нему то и дело
прибегала жена, хрупенькая, миловидная, и утешала:
– Не переживай. Нога заживёт, будешь ходить легко и
весело.
На койке у окна и днём и ночью тяжело ворочался и
протяжно, с подвывом вздыхал обросший до безобразия толстяк.
Он ни с кем не разговаривал, даже утром с врачами, когда те
подходили к нему с переводчиком, – только неприятно, косорото
усмехался. Под воскресенье ночью он табуреткой проломил
окно, вылез через него, порезавшись об осколки, и,
окровавленный, пошёл по улице, крича, что закупил весь город,
здесь – всё его, и жители могут убираться, а вещи оставлять в
домах. Толстяка связали и куда-то увезли.
Моэдо, как советовали врачи, пролежал три дня, затем стал
выходить из корпуса, гулял вокруг него, порой спускался к морю
– прозрачно-зелёная поверхность его дышала спокойно и свежо,