Page 73 - И жили люди на краю

70
шинели кисет и начал сворачивать самокрутку. Степанов
спрыгнул с телеги и сказал: «Во, кстати. Дай-ка закурить».
Японец вертел клочок от нашей областной газеты, и у него никак
не получалась самокрутка. «Ты чего молчишь? Жадный, что ли?»
– Степанов придвинулся к нему, и получил кулаком в живот.
В следующее мгновение японец вскинул винтовку, но Георгадзе
успел раньше нажать на курок – пуля оторвала японцу
безымянный палец и расколола цевьё: тот выронил винтовку.
Степанов схватил его под мышки и бросил на телегу. Привезли,
санинструктор обработал ему рану...
Ромашов всматривался в солдата чужой армии и никак не
мог определить: понимает тот хоть что-нибудь из рассказа
Степанова или ничего не понимает? Надменное непроницаемое
лицо, ненавидящие глаза. Зачем он пришёл? Узнать, в окопах
противник или снимается с места?
– По-русски понимаешь? – спросил Ромашов.
Японец не ответил. Точно ничего не слышал.
Командир роты для сопровождения пленного в штаб
батальона выделил четверых солдат.
Японца увели, а Ромашову стало тоскливо и захотелось
уснуть до той поры, пока не получит приказ перейти границу.
Откинулся спиною на бревенчатую стену, сдвинул каску на нос и
прикрыл глаза. Представилось, как солдаты ведут пленника в
окружении штыков; штыки мокрые, с них скапывает. А с далёкой
сопки следят японские наблюдатели. Быть может, они засекли
момент, когда их лазутчика поймали... По Александровску тоже
вели японца три милиционера. За что его задержали, никто из
прохожих не знал; все глазели. И Михаил с ребятами глазел.
Японец шёл, низко опустив голову, заложив руки за спину –
казалось, боится глянуть на людей и желает, чтоб быстрее завели
в помещение. И вдруг пронёсся мимо Михаила и перемахнул
через высокий забор. Люди закричали, милиционеры пальнули в